Аппендикс - [42]

– Ну, снова старая песенка про Милан, который горбатится, когда остальные палец о палец не ударят. А Рим, конечно, – вор, который у вас все отхапал, да? И когда это Милан был прекрасным городом? Ты, наверное, его перепутал с Неаполем или Катанией, – засмеялся римец, а сицилиец улыбнулся в усы.

– Сперва выходцы с Юга, а теперь эти негры заполонили собой наши края, им, наверное, еще в детстве дают заглотить магнит, иначе непонятно, почему их прямо так и тянет на север, – продолжал бубнить обиженный миланец.

– Простите, а что произошло? – обратилась я, не дослушав, к еще одному мужчине, сидящему тоже с газетой в руках за соседним столиком.

– Не знаю, госпожа, о чем речь, я ничего не слышал, простите, – захлопнул он веки.

– Да о том, что вчера вечером у Колизея двое румын опять избили и ограбили итальянца! На этот раз – журналиста, – ответил за него миланец. – Вы заметили, кстати, что большинство преступлений совершается одними и теми же национальностями экстракоммунитариев?[22] Румынами, славянами, североафриканцами, ближневосточными. Вот их в первую очередь и нужно отправлять домой. Прямо под зад! Сами-то они к себе не жаждут, у них-то самих законы построже, чем в нашей добренькой Италии. Бросить их по одному в море с камнем на шее, вот и все. Никто по ним плакать не станет!

– Вот пусть из Милана и присылают подмогу, чтобы бросать. Наше море – ваши руки. Вы же так любите труд. Кто вам будет в Риме камни таскать, да еще и к шеям привязывать? – усмехнулся римец. В его паруса, кажется, дул уже совсем другой ветер.

– Господа, – из-за еще одного столика поблизости вмешался, подняв лицо от айпада, паренек с бородкой, – ведь есть презумпция невиновности: вина не доказана, нет смысла сейчас кого-то обвинять. Простите, но в вашей речи есть несуразности, – повернулся он к миланцу, – славяне, североафриканцы, ближневосточные, как вы выразились, все это – никакие не национальности. А румыны уже, можно сказать, не экстракоммунитарии. И откуда вы знаете, что это были румыны? Сам пострадавший подтвердил, что не мог разглядеть и по речи установить национальную принадлежность преступников.

– Да потому что это весьма правдоподобно, молодой человек!

– Правдоподобно? И это вам кажется достаточным аргументом для обвинения? А если я скажу, что весьма правдоподобно, что вы, например, украли у меня кошелек?

– Ну и хам, стыдитесь, молодой человек, развешиваете уши для сказок левой шушеры, вместо того чтобы учиться, работать и содействовать благу своей страны, – загудели мужчины, среди которых было прибавление. Подошли две их знакомые, наверное коллеги.

Пока женщины что-то заказывали, молодой человек, пощипывая растительность и завивая ее в колечки, извинился, но заодно напомнил про недавние обвинения румынок и румынских цыганок в похищении детей.

– Все эти нападки оказались беспочвенными, а люди были избиты толпой, унижены. Мы живем в состоянии коллективного психоза, – его руки не могли успокоиться. – Прощения нужно бы попросить у этих безвинно оклеветанных страдальцев.

– Прощения? Страдальцев? – взвилась женщина, расправившаяся, наконец, со своим заказом. – Прощения, простите, за что? За то, что румынки воруют у нас детей? Если потом какая-нибудь окажется невиновной, что ж поделаешь. Ой, бедняжка, ее избили! Она должна была бы ополчиться не против нас, а против своих же. Мы им даем приют, кормим их, так пусть хотя бы ведут себя смирно и себя контролируют. Бедная наша Италия!

– Пора отставить ханжескую благопристойность. Если политики не справляются, пусть вмешивается полиция, если полиция слишком слаба, возьмем оборону в свои руки! Не только румыны, а вообще все экстракоммунитарии, как правило, бездельники и преступники. Мы их содержим, государство снабжает их несметными суммами, и никто из них не платит налогов, – подвела окончательный итог вторая женщина. – Ну а румынских зверюг нужно просто выпроводить обратно в их темный лес.

– Пойдем-ка отсюда, – шепнула я Флорину. – Мне, кстати, пора.

Я стала подниматься с паскудно трепыхающимся, будто полудохлый мотыль, сердцем, заклиная себя не вмешиваться, и он тоже выпрямился вслед за мной, – ну вот, и слава богу, все без эксцессов, – успокоила себя я, как вдруг столик, отъезжая, резко взвизгнул, тормозя и упираясь копытцами в мрамор.

Так было дано трубное начало речи побледневшего и мелко трясущегося оратора. Казалось, он собирается произнести новогодний тост:

– Господа, прошу внимания, посмотрите на меня как следует. – И все, действительно, отложив приборы, посмотрели на него. – Вот я тут весь перед вами, страшный экстракоммунитарий. – Его голос понемногу набирал силу. Акустика в портиках была превосходная. – И у вас есть несколько минут, чтобы разбежаться, потому что я не только экстракоммунитарий, но я еще и румын, и прямо сейчас я начну вас, как у нас водится, грабить, убивать и насиловать, – и вдруг со страшной рожей и жестами он притопнул в сторону женщин.

Мужчины вскочили, заслоняя их, вцепившихся в сумочки и подвизгивающих.

Официанты сразу же услышали зов. Мягко и игриво, как будто говорили с маленькими детьми, они попытались утихомирить перепалку. Им совсем не хотелось, чтобы на помощь приходил кто-нибудь другой, вот уж в ком не было надобности, так в этих других с их черной формой с красными лампасами, к тому же разыгрывающаяся сцена могла отпугнуть потенциальных посетителей. Некоторые прохожие уже остановились понаблюдать и послушать, а бармены, место которых было за стойкой, повылазили на улицу, и в портиках, где в древности проходили театральные представления, начался современный спектакль на актуальную тему.