Апостолы правды - [16]

— То, что мне кажется полезным, я принимаю безоговорочно, — откровенно отвечал Пестель, глядя в глаза своему противнику. — А что касается разных цензов, ограничений, тут никогда не будет моего согласия, дорогой Никита Михайлович. Равенство для всех состояний, иной республики я себе не мыслю. Здесь мы с вами расходимся. Вы хотите отдать все меньшинству, а моя цель — всеобщее благоденствие. Имущество не должно иметь никакого значения. Это просто несправедливо, тем паче в новой России. Разве оттого, что увеличились ваши богатства, вы разумом поднялись выше других? Только разум и способности достойны уважения в обществе, которое мы с вами желаем создать.

Муравьев не обиделся. Он положил свою руку на руку Пестеля и сказал тоже совершенно откровенно, по-дружески:

— Вы правы, Павел Иванович. Мой дед по матери завещал мне пятьдесят семь тысяч десятин земли со всем, что есть на ней живого и мертвого, хотя я и так имею достаточно много для одной семьи. Однако поверьте, если б это потребовалось для нашего дела, я отдал бы все богатства, не оставил бы себе ни одной десятины, ни одного рубля и начал бы зарабатывать на жизнь. Я готов все отдать для святого дела, но отступиться от «Конституции» не могу. То, что в ней записано, выстрадано мною. Неужели вы не верите в мою искренность? Я был бы глубоко оскорблен, если б усомнился в вашем доверии ко мне.

Павел Иванович встал. Стоял перед высоким, стройным Муравьевым, любуясь его откровенностью и непосредственностью.

— Я всегда верил вам, Никита Михайлович, и гордился вами, борцом за новую Русь! — сказал он.

Потом шагнул к Муравьеву и крепко обнял его, как брата или близкого друга. Пестелю вспомнились прежние дискуссии, совещания, на которых на него нередко нападали, обвиняли в том, что он диктатор, хочет всем навязать свои взгляды. Муравьев всегда защищал его от этих несправедливых упреков.

— Я всю жизнь выступаю против любого насилия и в «Конституции» проповедую то же самое. Я полагаю, что там, где льется кровь, нет, не может быть свободы.

Пестель начал возражать:

— А что делать, если того требует революция, Никита Михайлович? Позвольте вам напомнить то, о чем вы почему-то хотите забыть, дорогой друг. Помните, на совещании у Фонвизина, когда Якушкин предложил убить императора и добровольно решил осуществить эту акцию, а все стали с ним спорить, вы и Артамон Муравьев выдвинули свой план уничтожения Александра Первого и дали согласие сделать это во время бала в Грановитой палате. Эту идею вы поддерживали и тогда, когда Лунин хотел организовать покушение на Александра на Царскосельской дороге. Почему же вы теперь считаете, что революция возможна без пролития крови? И только так? Удивительная логика! Откуда такие колебания, откуда столь разные взгляды на одни и те же вещи? Нет, Никита Михайлович, республика требует жертв, и вы обязаны пойти на них во имя свободы и благоденствия отчизны. Ваш куцый гуманизм противоречит общечеловеческим принципам. Справедливее убрать какого-либо претендента на трон, нежели рисковать республикой, ставя под угрозу новую Россию.

Муравьев заметно растерялся.

— Я и сегодня в принципе не возражаю против этой акции. Но иногда меня охватывают сомнения: не послужит ли она сигналом для восстания черни? Поэтому я думаю, что революцию надо осуществить мирным путем, это больше отвечает нравственному чувству русского человека.

Пестель подошел к окну и залюбовался видом на Фонтанку и Михайловский дворец на противоположном берегу Невы. Не поворачиваясь, сказал, что, к сожалению, не очень верит в нравственность православия. Православие освящает несправедливость и господство меньшинства над большинством.

— Я не вижу в истории примеров, когда бы оставленные в живых, но лишенные трона венценосцы не представляли собой опасности для новых правительств. Тем более революционных.

— Ну что же, вы правы, — без особого энтузиазма согласился Муравьев. — Хотя наши взгляды на некоторые вопросы не совпадают, тем не менее я на всю жизнь враг абсолютизма. Этому принципу я не изменю, от идеи не отступлю.

— За это я вас и уважаю.

Пестель повернулся к Муравьеву, хотел подойти к нему и пожать руку, но в этот момент слуга доложил, что приехал князь Оболенский.

— Проси, — сказал хозяин и, извинившись перед Пестелем, пошел встречать нового гостя.

Князь Евгений Петрович Оболенский, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, считался одним из организаторов Северного общества. Он был сторонником республиканского строя и поддерживал «Русскую правду»; ему импонировали высказывавшиеся в ней революционные идеи.

Князь Оболенский, приветливо поздоровавшись с Пестелем, сразу начал расспрашивать его о Волконском, Давыдове, Юшневском, пересыпая вопросы шутками и вспоминая смешные случаи из жизни столичных оригиналов. Начитанный человек, прекрасный знаток литературы, Оболенский рассказывал очень интересно и живо, рисуя портреты общих знакомых. Пестель слушал его с удовольствием.

За этой беседой и застал их Рылеев — самый младший в столичном Обществе, энергичный и пламенный пропагандист его идей. Среднего роста, смуглый и худощавый, он производил впечатление человека сурового и даже угрюмого. Но как только Рылеев начинал говорить, его хмурость сразу исчезала, в карих глазах загорался огонек, и перед слушателями открывалась чистая, светлая душа поэта.