Апостол Павел в свете Посланий - [51]

И поступает Павел так вполне обдуманно: «Почему же так поступаю? Потому ли, что не люблю вас? Богу известно! Но как поступаю, так и буду поступать, чтобы не давать повода ищущих повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы». Т. е. вынудить лжеапостолов явить, насколько они бескорыстны. И редкое для Павла прямое обвинение противников: «Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христов» и далее уничижительное сравнение их с Сатаной: «И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела Света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их» (11:13–15). Здесь терпимость Павла испаряется и виден опасный и бескомпромиссный борец с лжеапостолами. Несмотря на достаточно спокойное отношение к содержанию их проповедей, высказанное ранее. Но остаётся некоторое недоумение: То, что противники наши от дьявола, то кто в этом сомневался? Но почему Бог допускает их действовать в роли Ангелов Света?

И Павел постепенно вновь приходит в возбужденное состояние. Он уже почти не может остановиться: «Ещё не так, то примите меня, хотя бы как неразумного, чтобы и мне сколько – нибудь похвалиться. Что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразличии при такой отважности на похвалу. Как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться» (11:16–18). Уже не «в Господе», но «в плоти» считает нужным высказать свои обвинения коринфянам: «Ибо вы, люди неразумным, охотно терпите неразумных: вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто вас обирает, когда превозносится, когда кто бьет вас в лицо. И к стыду говорю, что на это у нас недоставало сил» (11:19–21). Поистине, у него накипело. И когда Павел в негодовании, то он обретает явное поэтическое вдохновение: стиль его становится ярким, запоминающимся и глубоко содержательным. К сказанному нечего добавить. Разве что усилить концовку! Но для этого, и здесь можно согласиться с Павлом: «на это у нас недостает сил».

Но желания у Павла всё же ещё достаточно. И он с явным напором продолжает «хвалится»: «А если кто смеет хвалится, то (скажу по неразумению) смею и я. Они евреи? И я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я. Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти» (11:22–23). И следует пространное перечисление испытанных им тягостей при проповедовании. Можно лишь удивляться и восхищаться проявлением Павловой воли и крепости его духа, задаваясь вопросом: Возможно ли это? Но это не приключения вымысла. Это – было.

Но это – не главное, «стороннее». Главное – в устремлённости к исполнению дела всей жизни: «Кроме посторонних приключений, у меня ежедневное стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазнялся, за кого бы и я не воспламенялся? Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею» (11:26–30). И свидетельство Бога завершает эту исповедь своим удостоверением. Чему охотно веришь.

И чисто психологический штрих: Павел, вдогонку, спешит дополнить свою исповедь эпизодом побега из Дамаска, пришедшим ему на ум в данный момент. Который у него, возможно ассоциировался по своей опасности и напряжении с происходящим.

Глава 12

Постепенно Павел переходит на повествовательную тональность, меняя направление своих мыслей. Он, хотя с некоторым сомнением, переходит «к видениям и откровениям Господним». Возможно с целью повысить свою значимость в глазах собеседников и показать, что он не менее удостоен вниманием Господа, чем его конкуренты. Он повествует о неком «человеке во Христе», «восхищенного до третьего неба четырнадцать лет назад. Собственно, излагается лишь факт этого события, без каких-либо значимых подробностей, объясняя что их «человеку нельзя пересказать». Ни о каком влиянии произошедшего на дальнейшую жизнь этого человека не упоминается. Т. е. факт, как бы, повисает в воздухе, хотя исполненный несколько неуклюже, с двукратным повторением незначащего оборота слов.

Далее, как забыв его, переходит на личностные мотивы обоснования своего «похваления». А их он видит лишь в своих «немощах»: «собою же не хвалюсь, разве только немощами моими» (12:5), не понимая, что в глазах язычников, «немощи» воспринимаются негативно. Но продолжает свою игру в скромность, начатую в предыдущей главе: «Впрочем, если захочу хвалиться, не буду неразумен, потому что скажу истину; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал обо мне более, нежели сколько во мне видит и слышит от меня» (12:6).

И меняет свой игровой тон: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не возносился». Трудно сказать, насколько здесь Павел искренен, но многократные ссылки на свои «немощи» и использование их в полемике для демонстрации в качестве своеобразных Знаков Божиих, «стигматов Господних», для подчёркивания своей «выделенности», заставляют подозревать его в спекуляциях по их поводу. Хотя бы отчасти. Не отрицая их действительность.