Апостол, или Памяти Савла - [25]

– Пожалуйста, успокойся, – попросил Нируц, оттянул вырез туники и подул на грудь. – Ты коммерциант, ты не нарушал законов. И тебе нечего бояться.

– Тогда зачем меня вызывают, Нируц? Почему меня?

– Думаю, что инспектор сам скажет тебе. Если только ты не струсишь и не сбежишь с отцовским обозом в Газу. А коли сбежишь, о тебе могут просто забыть. У них, верно, полно важных дел, они и отпишутся: вызываемый, мол, нынче в длительной отлучке или болен. А то и пришлют повторную повестку. Но, думаю, тебе стоит пойти к романскому инспектору.

– Легко тебе говорить, – Севела насупился. – Тебя-то инспектор не вызывал.

– Ох, кто только меня ни вызывал, – беспечно протянул Нируц и взял еще ягоду. – И куда только меня ни вызывали. Мальчик, поверь, по всем повесткам нужно приходить готовно и бестрепетно. А что до этого ведомства, так молва его демонизирует. Что взять с людей? Им, чуть что, мерещатся ужасы и облыжные обвинения, пытки и соглядатаи.

Нируц сцепил пальцы на затылке и потянулся.

– Внутренняя служба это не санитарный департамент, Нируц, – сказал Севела.

– А ты думаешь, что, стоит войти туда, как тебе вырвут ногти? Покажут двадцать доносов про то, как ты замыслил украсть общественную уборную, что на улице Фавста Отважного?

Севела поджал губы.

– Все не так, Севела, мальчик, – сказал Нируц. – Я бывал в присутствиях Внутренней службы. В санитарном департаменте куда веселее. И вызывают-то тебя, дурачка… чтобы зарегистрировать твою диплому. А? Почему нет? Или для того, чтобы получить совет образованного коммерцианта относительно… намерения городского казначейства закупить в Антиохии двадцать возов зерна для поддержки вольноотпущенников. И нечего тебе волноваться.

Севела стал успокаиваться. Собственно, он начал успокаиваться с того момента, как Нируц открыл ему дверь. Один вид этого человека, теперь вальяжно сидящего напротив, действовал на Севелу успокаивающе.

«Он прав, мало ли причин вызвать меня? Таких, как я, с романской дипломой, в Эфраиме немного, да. А я прибежал, ворвался – стыдно».

– Действительно, все может быть очень просто. Ты прав, – смущенно сказал Севела и тоже взял ягоду. – Извини, я вел себя глупо.

– Пустое… Когда тебе назначено?

– В повестке сказано «до заката».

– Так иди. Не надо бояться городского инспектора. Он должностное лицо, у него к тебе дело. Прямо сейчас и ступай. А после расскажешь мне. Я не думаю, что тебя задержат там больше чем на час. Не та ты персона, адон Малук, чтобы городской инспектор беседовал с тобой дольше. Встретимся вечером у Финикийца. Хорошо?

– Хорошо, – Севела кивнул. – Вечером. Спасибо, Нируц.

Подул свежий ветерок…

* * *

Двадцать седьмого, в последнюю ночь перед отлетом, Дорохов с Димоном просидели до трех часов. Печь набирала нужную температуру, потом выбивало пробки. Димон, тихо матерясь, шел в темноте в прихожую, опрокидывал стулья, сдвигал в сторону зеркало на стене, придавливал толстую белую кнопку на щитке. Они опять включали печь. В три часа Дорохов вспомнил, что еще не собрался. Он сказал: «Все, хватит. Хорош, Димон. Я уже ни черта не соображаю».

Он попрощался, оделся и вышел на Стромынку. Шел легкий снежок, вокруг не было ни души. Дорохов остановил грязный «каблук» и за пятерку доехал до Полянки. Ложиться он уже не стал. Собрал подарки, проверил билеты, навел порядок (не любил возвращаться в неприбранную комнату). Потом заварил крепкий чай, вернулся в комнату с кружкой, сел в кресло и стал читать «Ожог». Книгу дал Вова Гаривас. Ксерокопия была плохого качества, делали ее на очень старом аппарате. (Дорохову вдруг вспомнилось слово «линотип».) Копировали на один бесконечный рулон, а потом резали на листы. Поэтому толстая кипа выглядела неаккуратной, разлохмаченной. Но читалась – взахлеб. Абсолютно несоветская книга. Немудрено, что усатого плейбоя лишили советского гражданства. Перебьется без гражданства, раз пишет такие книги.

Вечер накануне удался на славу. Ребята собрались-таки у Дорохова.

Сеня сказал: «Конечно, мужики. Вам, наверное, у меня надоело. Давайте соберемся у Мишки. Только договор – разгрузим хозяина. Я принесу бухло. Никон с Тёмой – еду. А с Мишки одна только территория».

Никон шумно вдвинулся в прихожую, достал из спортивной сумки банку с разделанной селедкой. Сначала хотели сделать селедку под шубой, а потом махнули рукой и подали просто так, с лучком и маслом. Потом, когда уже все собрались, сварили картошку, посыпали укропом.

Бравик привел с собой Галку Пасечникову. Галка, темноволосая красавица, питала странную слабость к Бравику. Нет-нет, это был не роман. Романов в Галкиной жизни было достаточно, для романа Бравик Галке не годился. Бравик нравился ей «по-человечески». Она однажды сказала Тёме и Никону: «Это единственный мужик среди вас, „ковбоев Мальборо“. А вы все – трепачи и хулиганье».

Галкин отец был кагэбэшником, служил в разведке. Галка все детство прожила в Перу и Аргентине, у нее была огромная коллекция пластинок с танго и самбой. Сначала, конечно, никто из них танго танцевать не умел, но Галка терпеливо учила, и кое-что у некоторых стало получаться.

Пасечникова принесла пластинки, Дорохов достал с антресолей старый стереопроигрыватель «Аккорд-стерео». Магнитофон «Сатурн-202 стерео» под черной пластмассовой крышкой на защелках стоял у стены. Но Дорохову не хотелось ставить бобины, перематывать, находить любимые песни, а утром разбирать завалы катушек. Обойдемся сегодня пластинками, решил он. Тем более, что особенной музыки гостям и не требовалось. Не было сегодня нужды ни в «Крим», ни в «Джефферсон эйрплэйн». Пластинками обойдемся – «АББА» есть, «Тич-Ин» есть, подумал Дорохов, под Галкины самбы-румбы попляшем. Он подсоединил к «Аккорду» колонки от «Сатурна».