Апокалипсис - [143]

Марс сидел рядом с ней. Ему принесли одежду. Он переодел Катю в чистое и никого не подпускал ни к себе, ни к ней. Целый день они провели среди рухляди, ящиков и коробок. Марс жег костер, смотрел на Катю, как в лучшие старые времена, которые он всегда считал худшими. Оказывается, что и среди непроглядной мглы бывают серые оттенки, которые и являются светом.

Цветок жизни. Так назвал ее Виктор при первой их встрече. А он не смог уберечь ее, не смог защитить. Забыл про нее ради власти, навязанной ему этим миром. С самого детства Виктор пытался уберечь его, и только сейчас Марс понял от чего. От всего этого. От самого себя. Вот почему он опасался людей, вот почему всегда они были одни. Мессия стал богом. Богом чего? Апокалипсиса! Виктор убегал не от «Огненных братьев». Виктор убегал от Марса, от его второго «я», от голоса, который теперь начал с ним разговаривать и брать верх.

Марс подкинул в пламя остатки деревянного ящика. Отодвинул ногой подальше кастрюлю, в которой снег уже растаял, поднял с пола тряпку, порвал ее на лоскуты и хотел сменить повязки у девочки.

— Марс? — она вдруг открыла глаза.

— Да, — он кинулся к ней, припал на колени, стал гладить по голове. — Ты как?

— Ты мне снишься?

— Нет, это я. Это я! Я здесь, с тобой!

Она вздохнула и отвернулась.

— Поговори со мной. Прошу.

— Я не знаю о чем. Все тело болит.

— Хочешь, расскажу тебе какую-нибудь сказку? Я помню те, которые рассказывал Виктор.

Он нес какую-то чушь, говорил с ней так, как говорил с ней маленькой, когда она просыпалась от ночных кошмаров.

— Не нужно. Я уже большая. Да и в них одна выдумка. В них все хорошо, а такого не бывает. Добро не может победить зло. Зла слишком много. Да и чтобы победить его, добро должно творить вещи гораздо страшнее, чем делало зло, — она посмотрела на Максимыча и заплакала.

— Тебя больше никто не обидит. Я обещаю.

— Ты уже обещал один раз. Не нужно.

Она отвернулась.

— Ты ненавидишь меня?

— Я ненавижу себя.

— Ты о том, что случилось? Брось. Главное, что ты жива. Ты поправишься. У меня, у нас теперь есть все: еда, оружие, теплый дом. Нам теперь незачем бежать. Тысячи людей будут делать все, что ты им прикажешь. Ты только поправляйся.

— Я говорила им, что ищу тебя. Я говорила им, что ты мой друг. Им было плевать. Думаешь, что-то изменилось теперь? Ты не можешь управлять всеми и следить за всеми. Это невозможно. Это может только тот человек.

— Какой?

— Тот, который был у Виктора на шее. Тот, кого распяли на кресте из-за людей. А ты не он.

— Ты права, — он склонил голову. — Я далеко не он.

— Наша жизнь — кошмар, и мы кошмар. Зачем мы только живем? — она повернулась к Марсу, по ее щекам текли слезы.

— Брось. Брось! — Он поцеловал ее, вытер слезы. — Ты жива. Я жив. Столько всякого дерьма с нами приключилось, а мы по-прежнему живы. Мы по-прежнему вместе. Нас разлучили, а мы, пройдя через ад, снова встретились. Значит, так и должно быть.

— Ну да. Возможно. Только все равно жизнь — это полное дерьмо. — Она немного помолчала и добавила: — Я пить хочу.

Марс кинулся к кастрюле, поспешил обратно.

— Катана?

— Что? — он замер около нее.

— Тот меч. Откуда он у тебя?

— Трофей, — спокойно ответил Марс и присел к ней. — Нравится? Хочешь, я подарю его тебе?

— Ты убил его?

— Кого?

— Человека, которому принадлежал этот меч?

— Да.

Она посмотрела на него совершенно холодным взглядом.

— Держи, пей, — он помог ей приподняться. — А знаешь…

— Давай помолчим, — она откинулась обратно на свою лежанку.

— Ладно.

На следующий день Кате стало хуже. Она снова начала бредить и кричать. Звала неизвестного Марсу Шона, Виктора, разговаривала в бреду с матерью. Марс стоял над ней, мочил в холодной воде тряпку, прикладывал ко лбу, отирал ей лицо. Днем приходил врач. Хотя теперь каждого, кто умел зашивать раны и останавливать кровь, можно было назвать врачом. Марс чуть не убил бедолагу, который осмелился сказать, что девочке осталось совсем мало.

Беспомощность. Марса пугало это состояние больше, чем смерть и пытки. Он стоял над ней и не мог ничем помочь. Он знал, что все, кто бывает с ним рядом, всегда уходят от него. Тем не менее он еще надеялся, что все обойдется. Ложился рядом с Катей, слушал ее дыхание. Впервые за свою жизнь молился кому-то, неуверенно, как умел. Вспомнил и про этого казненного на кресте, просил и его. Но никто не сошел с небес, никто не услышал, не помог. Не было и голоса: даже он перестал разговаривать с Марсом, не отвлекая от заботы о единственном друге.

Часы ползли один за другим, длинные, вязкие, бессмысленные. Катя только иногда приходила в себя, просила пить. Называла его Шоном.

Наутро она открыла глаза, попросилась на свежий воздух, сказала, что здесь ей нечем дышать. Он закутал ее потеплее, поднял на руки и вышел из дома.

— Давай погуляем, — еле произнесла она.

Погуляем? В этом безумном, проклятом мире — погуляем? Марс закивал головой и понес Катю вперед. Она смотрела на низкое серое небо. Худое тело почти ничего не весило. Марс шел и не мог на нее насмотреться, словно чувствовал, что она уходит от него, старался запомнить все черты ее лица. За ними, держась на приличном расстоянии, двигалось людское стадо. Шли долго, пока девочка вдруг не попросила положить ее на снег. Он понял каким-то внутренним чувством, что жить ей осталось совсем недолго, и на глаза навернулись слезы.