— Ты замолчишь, старик? — прикрикнул на него Франсуа Мопертюи, надвинув ему колпак на самые глаза. — И как только тебе не совестно оскорблять даму?
От негодования и волнения у Мопертюи даже дрогнул голос. В голубых клубах табачного дыма, чуть подсвеченная лучами солнца, проникавшими через полуоткрытую дверь, Анжелика казалась не правдоподобно прекрасной. В этой хрупкой и нежной женщине трудно было узнать не знавшую усталости всадницу, вместе с которой он проделал весь путь от самого Голдсборо. Она словно сошла с одной из тех картин, что висят во дворце губернатора Квебека, и стояла сейчас перед ними с золотистыми распущенными волосами, в ярко-малиновом плаще, положив тонкую белую руку в кружевном манжете на грубо обструганные перила.
Суровый траппер рванулся ей навстречу, но ноги плохо слушались его, табурет упал, и сам он со всего маху растянулся на полу. Потирая ушибленный нос, он на чем свет ругал предательскую водку О'Коннела. Проклятый ирландец, конечно, добавлял в нее какие-то травы, чтобы сделать ее покрепче.
Несмотря на испуг, Анжелика едва сдержала смех и, оглядевшись вокруг, подумала, что никогда еще за годы ее бурной жизни не приходилось ей видеть подобного сборища.
Де Пейрак еще не заметил ее появления. Он сидел на дальнем конце стола, у самого очага, и курил длинную голландскую трубку, беседуя с полковником де Ломени. Когда он смеялся, она видела, как сверкают его крепкие белые зубы, сжимающие черный мундштук. Его темный четкий профиль резко вырисовывался на фоне танцующих языков пламени.
Что-то в этой картине невольно вызывало в памяти образы далекого прошлого: могущественный граф Тулузский в своем Отеле Веселой Науки принимает гостей, и стол ломится от изысканных яств на золотых блюдах. Он так же сидел во главе стола, а за его спиной в огромном, украшенном фамильным гербом камине ярко пылал огонь, и отблески пламени весело играли на гранях хрустальных кубков и придавали таинственную прелесть бархату, парче, кружевам.
Какая злая пародия на те счастливые времена! Судьба словно хотела дать им понять, в какую пропасть они были низвергнуты. Если тогда их окружал весь цвет Тулузы, благороднейшие сеньоры и прекрасные дамы, то кого только не было теперь за их столом: трапперы, индейцы, солдаты, скромные офицеры, на которых жизнь в этой дикой стране, заполненная охотой и войной, таящая в себе столько опасностей, наложила свой отпечаток.
Даже у графа де Ломени, несмотря на всю его учтивость, было что-то общее с ними. Анжелика вдруг заметила, что у него обветренное лицо, хищные зубы и отрешенный, затуманенный взгляд курильщика табака.
И сам Жоффрей де Пейрак чувствовал себя своим среди этих людей. Морские штормы, погони, бесконечные сражения, схватки не на жизнь, а на смерть, ежедневная, ежечасная борьба с пистолетом или шпагой в руке за осуществление своих честолюбивых планов, за право повелевать людьми, за достижение поставленной цели, борьба с враждебными силами природы, пустыней, океаном, лесами развили в нем те черты, которые прежде лишь проглядывали за изысканностью манер знатного сеньора в скупыми и точными жестами ученого.
Анжелика отступила назад.
Но Пон-Бриан уже бросился к ней. Ему повезло больше, чем Мопертюи, он сумел удержаться на ногах и добраться до нее. Впрочем, он не был пьян. Он выпил совсем немного, только чтобы поднять настроение.
— Сударыня, счастлив видеть вас…
Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам, которые вели от порога, а взглядом уже отыскивал свободное место в центре стола. Анжелика не знала, как ей поступить.
— Боюсь, как бы индейцы не сочли мое появление здесь для себя оскорбительным. Мне говорили, что у них не принято, чтобы женщины присутствовали на праздниках…
Но сидевший неподалеку сагамор Мопунтук вновь поднял руку и произнес несколько слов. Пон-Бриан поспешил перевести их Анжелике:
— Вот видите, сударыня, сагамор повторил, что вы достойны сидеть рядом с воинами, вы победили черепаху, тотем ирокезов. И вы не должны лишать нас радости видеть вас здесь.
Он решительно освободил ей место в центре стола, бесцеремонно оттеснив капрала Дженсона, и, усадив по правую сторону от Анжелики высокого, широкоплечего красавца, сам сел слева от нее.
Действия Пон-Бриана и слова сагамора привлекли всеобщее внимание. Голоса стихли, и все взгляды обратились к Анжелике.
Она бы предпочла сразу очутиться рядом с мужем и объяснить ему причину своего прихода. Но не так-то легко было уклониться от настойчивых ухаживаний лейтенанта и его друзей. Ее сосед справа наклонился к ней, пытаясь поцеловать ей руку, но икота, которую ему с трудом удалось сдержать, помешала ему. Он виновато улыбнулся:
— Разрешите представиться: Ромен де Л'Обиньер! Впрочем, я, кажется, уже был представлен вам. Простите, но у меня путаются мысли… Если бы вы пришли чуть раньше… Но хоть я и изрядно пьян, у меня еще не двоится в глазах, и я не могу допустить столь кощунственную мысль, что на свете есть вторая такая красавица. Я уверен, вы единственная, неповторимая…
Анжелика рассмеялась, но смех ее оборвался, как только она взглянула на руки своего соседа. На левой у него не хватало большого и среднего пальцев, на правой — безымянного. Остальные были изувечены, на некоторых вместо ногтей чернела обуглившаяся кожа. Когда у переправы Саку ей представили его вместе с офицерами, она не заметила этого.
