Анж Питу - [7]

Впрочем, доктор ничего другого и не ожидал, поэтому отказ старой девы не удивил его; великий поклонник новых идей, он уже успел изучить недавно вышедший том Лафатера и применил физиогномическое учение цюрихского философа к костлявой желтой физиономии мадмуазель Анжелики.

Маленькие горящие глазки старой девы, ее длинный нос и тонкие губы открыли ему, что владелица их скупа, эгоистична и лицемерна разом.

Итак, ответ ее ничуть не удивил доктора. Однако как исследователю человеческой природы ему было любопытно, до какой степени подвержена богомолка этим трем отвратительным порокам.

– Как же так, мадмуазель, – сказал доктор, – ведь Анж Питу – бедный сирота, сын вашего брата…

– Ох, господин Жильбер, – отвечала старая дева, – сами посудите, мне это будет стоить лишних шесть су в день – и хорошо если не больше: ведь этот бездельник наверняка съедает в день по целому ливру хлеба.

Питу скривился: он привык уминать по полтора ливра за одним только завтраком.

– Я уж не говорю о мыле для стирки, – продолжала мадмуазель Анжелика, – а он, я помню, ужасный грязнуля.

В самом деле, Питу очень скоро пачкал свою одежду, что неудивительно, если учесть, какой образ жизни он вел; впрочем, надо отдать ему должное: еще чаще он ее рвал.

– Ах! – сказал доктор, – стыдитесь, мадмуазель Анжелика, вам ли, известной своим христианским милосердием, опускаться до подобных расчетов, когда речь идет о вашем племяннике и крестнике!

– Да еще одежду ему чини! – взорвалась старая богомолка, вспомнив все заплаты, какие ставила сестрица Мадлена на куртки и штаны сына.

– Итак, – подвел итог доктор, – вы отказываетесь взять к себе племянника; значит, сироте, изгнанному из дома родной тетки, придется просить милостыню у чужих людей?

Как ни скупа была мадмуазель Анжелика, она поняла, как скверно будет выглядеть в глазах соседей, если своим отказом доведет племянника до необходимости побираться.

– Нет, – сказала она, – я его не брошу.

– Превосходно! – воскликнул доктор, радуясь пробуждению доброго чувства в сердце, которое он было уже счел безнадежно зачерствевшим.

– Да, – продолжала старая дева, – я замолвлю за него словечко августинцам из Бург-Фонтена, и они возьмут его к себе послушником.

Доктор, как мы уже сказали, был философом. Известно, что значило быть философом в ту эпоху.

Следовательно, он решился приложить все старания, дабы не позволить августинцам умножить число неофитов, точно так же как августинцы, со своей стороны, приложили бы все старания, чтобы философы не могли похвастать еще одним адептом.

– Ну что ж, – произнес доктор, опуская руку в свой глубокий карман, – раз вы, дорогая мадмуазель Анжелика, находитесь в столь затруднительном положении и, за неимением собственных средств, вынуждены уповать на милосердие, которое проявят к вашему племяннику посторонние, я постараюсь отыскать кого-нибудь, кто сумеет лучше распорядиться той суммой, какую я намерен потратить на воспитание бедного сироты. Мне необходимо вернуться в Америку. До отъезда я отдам вашего племянника Питу в учение к плотнику или каретнику. Впрочем, выбор я предоставлю ему самому. В мое отсутствие он подрастет и к моему возвращению как-никак уже овладеет избранным ремеслом, а там поглядим, куда его определить. Итак, малыш, поцелуй тетушку, нам пора.

Не успел доктор договорить, как Питу уже бросился к почтенной барышне Анжелике, вытянув вперед свои длинные руки; он торопился поцеловать тетку в надежде, что поцелуй этот возвестит их вечную разлуку.

Но когда мадмуазель Питу услышала слово «сумма», когда она увидела, как доктор опускает руку в карман, когда рука эта неосторожно тронула лежавшие там экю, которых, судя по тому, как они оттягивали карман сюртука, было немало, и монеты издали серебристый звон, в сердце старой девы зажглась алчность.

– И все-таки, дорогой мой господин Жильбер, – воскликнула она, – знаете, что я вам скажу?

– Что? – спросил доктор.

– Господи! Да вот что: никто не будет любить этого милого мальчугана так, как я!

И, сжав своими тощими руками руки Питу, она запечатлела на его щеках кислый поцелуй, заставивший мальчика содрогнуться всем телом.

– О! – сказал доктор, – это-то я знаю. Я был так уверен в вашем добром расположении к нему, что сразу привел его к вам: ведь вы – его первая опора. Но все, что вы мне сказали, дорогая барышня, убедило меня не только в вашей доброте, но и в вашей бедности; вам самой, я вижу, слишком трудно сводить концы с концами – где уж вам помогать тому, кому жить еще труднее.

– Но, дорогой господин Жильбер, – отвечала старая ханжа, – Господь нас не оставит. Господь дает пропитание всем своим созданиям.

– Разумеется, – сказал Жильбер, – он дает корм птицам, но не определяет в учение сирот. А Анж Питу нуждается именно в том, чтобы его определили в учение, что вам, так сильно стесненной в средствах, обойдется наверняка чересчур дорого, не так ли?

– Ну, а если вы отдадите мне эту сумму, господин доктор?

– Какую сумму?

– Сумму, о которой вы упомянули, сумму, которая лежит у вас вон в том кармане, – прибавила старая ханжа, указав скрюченным пальцем на баску каштанового камзола.