Аня с острова Принца Эдуарда - [18]
— Но горе все же придет… когда-нибудь, — размышляла Аня. — Сейчас жизнь кажется поднесенной к моим губам чащей счастья. Но в ней, в этой чаше, должна быть, как и в любой чаше, капля горечи. И когда-нибудь я отведаю этой горючи. Надеюсь, я окажусь сильной и мужественной, когда горе придет в мою жизнь. И еще надеюсь, что если оно придет, это произойдет не по моей собственной вине. Помнишь, что сказал доктор Дэвис в своей проповеди в прошлое воскресенье? Горести, посланные нам Богом, приносят с собой также и утешение, и силу, в то время как горести, которые мы навлекаем на себя сами — нашей глупостью или испорченностью, — переносить гораздо труднее. Но мы не должны говорить о горе в такой день, как этот. Он предназначен для одной только радости бытия, не так ли?
— Если бы это зависело от меня, я закрыл бы доступ в твою жизнь всему, кроме счастья и радости, — сказал Гилберт тоном, для Ани явно означавшим «впереди рифы».
— И это было бы неразумно, — подхватила она торопливо. — Я убеждена, что ни один человек не может правильно развиться и сформироваться, не пройдя через испытания и горе… хотя, боюсь, мы признаем это только тогда, когда нам совсем неплохо… Идем скорее — все вошли в беседку и машут нам оттуда.
Все пятеро сели в небольшой беседке, чтобы понаблюдать за осенним закатом — закатом из темно-красного огня и бледного золота. Слева от них лежал Кингспорт — в дымке неясно вырисовывались очертания его крыш и шпилей, а справа вспыхивала в лучах заката, принимая оттенки розового и медного, протянувшаяся к западу гавань. Прямо перед ними мерцала поверхность воды, атласно-гладкая и серебристо-серая, а вдали выступали из тумана плавные контуры острова Уильяма, словно спина охраняющего городок гигантского бульдога. Островной маяк, как одинокая печальная звезда, посылал свой яркий неровный свет в туман, и вдали на горизонте отвечали на этот призыв огни другого маяка.
— Вам когда-нибудь доводилось видеть более выразительный и суровый пейзаж? — спросила Филиппа. — Меня не особенно тянет на остров Уильяма, но даже если б и потянуло, то попасть туда я наверняка не смогла бы. Только взгляните на этого часового на вышке форта, возле самого флага. Вам не кажется, что он перенесен сюда прямо со страниц какого-то романа?
— Кстати, о романах, — сказала Присилла. — Мы искали вереск, но ничего, разумеется, не нашли. Я думаю, слишком поздно искать его в это время года.
— Вереск! — воскликнула Аня. — Но вереск не растет в Америке, разве не так?
— Есть всего два места на всем континенте, где можно найти его, — сказала Фил. — Одно — прямо здесь, в парке, а другое — где-то в Новой Шотландии, только я забыла, где именно. Однажды здесь стоял лагерем знаменитый полк шотландских горцев «Черная Стража», и, когда весной солдаты перетряхнули солому в своих матрасах, семена вереска упали на землю и проросли.
— О, какая прелесть! — в восторге воскликнула Аня.
— Давайте вернемся домой другой дорогой — по Споффорд-авеню, — предложил Гилберт. — Там мы сможем увидеть все «прекрасные жилища знатных богачей»[29]. Район Споффорд-авеню — самый красивый из жилых кварталов Кингспорта. Только миллионеры могут позволить себе строиться там.
— Да-да, пойдем по Споффорд-авеню, — поддержала его Фил. — Там есть одно совершенно умопомрачительное местечко, которое я очень хочу показать тебе, Аня. Уж там-то строился не миллионер. Первый дом, сразу за парком. Он, должно быть, вырос там еще тогда, когда Споффорд-авеню была обыкновенной деревенской улочкой. Он вырос — он не был выстроен! Остальные дома на авеню мне не нравятся — слишком новенькие и с зеркальными окнами, — но этот домик… ну, прямо мечта… да еще такое название! Вот подождите, сами увидите.
И они увидели, как только вышли из парка и поднялись на окруженный соснами холм. На его вершине, там, где Споффорд-авеню переходила в обычную проселочную дорогу, стоял маленький выбеленный бревенчатый домик, по обе стороны которого росли сосны, простиравшие свои ветви над низкой крышей, словно желая защитить ее. Он был увит плющом, из-за красных и золотистых листьев которого выглядывали окошки с зелеными ставнями. Перед домиком располагался крошечный садик, обнесенный низкой каменной оградкой. Хотя стоял октябрь, садик оставался по-летнему привлекательным с его милыми, старомодными, словно неземными цветами и кустами — боярышником, кустарниковой полынью, лимонной вербеной, петуньей, бархатцами и хризантемами. Узенькая кирпичная дорожка, выложенная «в елочку», вела от ворот к парадному крыльцу. Казалось, что все это перенесено на Споффорд-авеню из какой-то захолустной деревушки. Однако было в этом домике нечто такое, отчего по контрасту с ним его ближайший сосед — огромный, окруженный аккуратно подстриженными газонами, пышный дворец какого-то табачного магната — производил впечатление чрезвычайно грубого, безвкусного, кричащего. Как выразилась Фил, налицо была «разница между естественным и искусственным».
— Это самое очаровательное из всех мест, какие я видела в жизни, — сказала Аня с восхищением. — Когда я смотрю на него, в груди рождается та самая, прежняя — приятная и странная — боль. Этот домик, пожалуй, даже еще более прелестный и необычный, чем каменный домик мисс Лаванды.
«Энн из Зелёных Крыш» – один из самых известных романов канадской писательницы Люси Монтгомери (англ. Lucy Montgomery, 1874-1942). *** Марилла и Мэтью Касберт из Грингейбла, что на острове Принца Эдуарда, решают усыновить мальчика из приюта. Но по непредвиденному стечению обстоятельств к ним попадает девочка Энн Ширли. Другими выдающимися произведениями Л. Монтгомери являются «История девочки», «Золотая дорога», «Энн с острова Принца Эдуарда», «Энн и Дом Мечты» и «Эмили из Молодого месяца». Люси Монтгомери опубликовала более ста рассказов в газетах «Кроникл» и «Эхо», прежде чем вернулась к своему давнему замыслу, книге о рыжеволосой девочке и ее друзьях.
Героине романа Валенси Стирлинг 29 лет, она не замужем, никогда не была влюблена и не получала брачного предложения. Проводя свою жизнь в тени властной матери и назойливых родственников, она находит единственное утешение в «запретных» книгах Джона Фостера и мечтах о Голубом замке, где все ее желания сбудутся и она сможет быть сама собой. Получив шокирующее известие от доктора, Валенси восстает против правил семьи и обретает удивительный новый мир, полный любви и приключений, мир, далеко превосходящий ее мечты.
Канада начала XX века… Позади студенческие годы, и «Аня с острова Принца Эдуарда» становится «Аней из Шумящих Тополей», директрисой средней школы в маленьком городке. С тех пор как ее руку украшает скромное «колечко невесты», она очень интересуется сердечными делами других люден и радуется тому, что так много счастья на свете. И снова поворот на дороге, а за ним — свадьба и свой «Дом Мечты». Всем грустно, что она уезжает. Но разве не было бы ужасно знать, что их радует ее отъезд или что им не будет чуточку не хватать ее, когда она уедет?
Во втором романе мы снова встречаемся с Энн, ей уже шестнадцать. Это очаровательная девушка с сияющими серыми глазами, но рыжие волосы по-прежнему доставляют ей массу неприятностей. Вскоре она становится школьной учительницей, а в Грингейбле появляются еще двое ребятишек из приюта.
Канада начала XX века… На берегу красивейшей гавани острова Принца Эдуарда стоит старый домик с очень романтичной историей. Он становится «Домом Мечты» — исполнением сокровенных желаний счастливой двадцатипятилетней новобрачной. Жизнь с избранником сердца — счастливая жизнь, хотя ни один дом — будь то дворец или маленький «Дом Мечты» — не может наглухо закрыться от горя. Радость и страдание, рождение и смерть делают стены маленького домика священными для Ани.
За три поколения семьи Дарк и Пенхаллоу переженились между собой, что не уменьшило, однако, их нелады и размолвки. Теперь престарелая эксцентричная глава клана тетя Бекки огласила свое завещание относительно имущества, важную часть которого составляла фамильная реликвия — легендарный кувшин Дарков. Для будущего его владельца она придумала несколько условий, но так и не сообщила, кто же под них подходит, кому именно она завещает кувшин. В ближайшие двенадцать месяцев клан постигли большие семейные перемены: кто-то порвал помолвку, кто-то помирился, кто-то поссорился, кто-то вернулся к своим старым связям — и все это так или иначе было связано с наследием тети Бекки.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Впервые переведенная на русский язык книга известной канадской писательницы Люси Мод Монтгомери (1877–1942), открывающая новую серию романов, повествует о судьбе рыжеволосой героини, которую Марк Твен назвал "самым трогательным и очаровательным ребенком художественной литературы со времен бессмертной Алисы".
По соседству с Блайтами поселилось семейство овдовевшего священника. Отец живет в мире Бога и фантазий, а изобретательные и непоседливые отпрыски предоставлены сами себе. Толком не зная, что можно, а чего нельзя, они постоянно влипают в истории. И все же трудно представить себе более любящую и заботливую семью.
Канада начала XX века… Инглсайд — большой, удобный, уютный, всегда веселый дом — самый замечательный дом в мире, по мнению его хозяйки, счастливой матери шестерых детей. Приятно вспомнить прошлое и на неделю снова стать «Аней из Зеленых Мезонинов», но в сто раз лучше вернуться домой и быть «Аней из Инглсайда». Она стала старше, но она все та же — неотразимая, непредсказуемая, полная внутреннего огня, пленяющая своим легким юмором и нежным смехом. Жизнь — это радость и боль, надежды, страхи и перемены — неизбежные перемены.