В полог влетела вторая шкура.
— Такие шкуры только у меня можно достать. Пусть тебе подарок, — говорил заплетающимся языком Амчо.
— У хорошего хозяина и шкуры хорошие, и оленей много, — поддакнул Пьёт.
— Бери, не жалко! Надо помогать людям, — расщедрился старик и приказал принести пыжиков.
— Долго ехал я. Оленей в тундре, что нерп в море, много, — начал Пьёт. — А песцы вот стадами не ходят. Шкур оленьих я могу и у анкалинов достать, мне элгар нужен.
Протрезвел Амчо, о песцах услышав:
— Стар я, слаб стал. Одни девки остались, мужчин нет. Стадо оберегать некому, все сам делаю. Охотиться некогда, песцов нет, а что есть — не жалко мне. Вот смотри, положил тебе.
— Первый раз луораветлана обманщика вижу, — с едкой улыбкой сказал Пьёт и затряс головой.
— Это я-то обманывающий! — вспылил старик. — Осмотри кругом, найдешь что, твое будет. А так не говори.
— Искать не буду, а вот духи мои всю правду скажут, — и крикнул в чоттагин: — Поклажу мою внесите!
Совсем протрезвел старик. Неужели правда, что танныт своих духов имеет?
Внесли в полог вместительный мешок из нерпы. Развязал Пьёт, порылся и вытащил бубен. Не похож на чукотский: маленький, обруч широкий и покрыт мандаркой — выбеленной нерпичьей шкурой.
Испугался Амчо чужих духов, схватил свой пояс с охранителями-помощниками, приказал Этинеут вынести детей в другую ярангу, чтоб не навели порчу на них духи иноземца.
— Свет погаси, не хочу своих духов тебе показывать, — таинственно прошептал Пьёт.
Темно в пологе. Раздались глухие удары бубна. Чувствует в темноте Амчо, что встал на колени Пьёт.
— Ая-я-а-аа-яя, — затянул приезжий и перешел на русский язык. — Дол-го-о-оо по тундре шлялся я-аа! Устал, измотался.
Много честных людей видел, а вот здесь с обманывающим встретился… Дух мой, помоги мне проучить этого неуча! Аа-я-аа-аа-я-аа!
Страх вселился в Амчо. Не может понять слов, да и должно быть так: с духами надо разговаривать только одному шаману известным языком.
— Ая-а-а! — тянул хриплым голосом Пьёт. — Скажи, скажи мне правду, — снова перешел он на чукотский язык. — Скажи, скажи!.. Ая-а-аа! Что?.. Где?.. — Резко оборвались звуки, наступила тишина. Тяжело дышал Амчо, чуть слышно перешептывались в чоттагине Антымавле с девушками.
— Встань! — приказал шепотом Пьёт Амчо. — Выйди!
Старик с бьющимся сердцем выполз из полога.
— Зайди за полог!
Старик послушно пошел за полог. Он не ощущал холода, страх притупил все чувства.
— Дальше! Еще дальше! — командовал Пьёт. — Возьми нерпичий инэн — мешок. Он у тебя там, над пологом, висит. Нашел?!
Дрожат у старика руки, но невольно к мешку тянутся.
— Достань, что в нем лежит! Неси в полог!
«Сильные духи у танныт, далеко видят. И, как это они могли узнать, что здесь у меня, тайное лежит?» — размышлял старик, вползая в полог.
— Зажги свет, — Пьёт протянул Амчо спички.
Долго разгорался жирник, не сразу светло стало.
Старик, глаза зажмурил, не хотел смотреть на Пьёта, а когда открыл, то уже шкурок песцов своих не увидел, только из мешка танныта кусочек белого меха торчал.
— Теперь я знаю, что ты обманывающий, — окончательно убил старика Пьёт. — Ну ладно, от моих духов никто тайны не сохранит. Давай еще выпьем.
Молчит Амчо, сказать ничего не может, но выпил, что поднес ему Пьёт. Затуманило опять голову, легче стало, страх прошел.
А Пьёт лег у другой стенки полога, ноги под себя подобрал, так как не хватало для него ширины полога, захрапел, будто ничего не случилось.
Всю ночь просидел Амчо, покачиваясь, глаза зажмурив. Еще темно было, когда Пьёт проснулся. Чаю напился, ехать собрался.
— Хоть и обманщик ты, но я все же оставлю тебе плитку чая да связку табаку-папуши, — сжалился он, сложил в свой мешок неблюй и пыжики и выполз наружу.
Быстро собрался Пьёт, собак запряг.
Эгтинки с Наволь на улицу выбежали провожать веселого танныта. Но не тот уже Пьёт, внимания на ребятишек не обращает, играть не хочет, сладкими льдинками не угощает.
— Хак-хак! — крикнул Пьёт на собак, и упряжка рванула с места.
Проводил печальными глазами упряжку Амчо. Смотрел вслед, пока не скрылась она среди редких деревьев в сумраке утра. Отошел от яранги в сторону, снял с пояса амулеты.
— Плохопомогающие вы! — сказал гневно и швырнул своих помощников в чащу кустарника. — Я других, посильнее вас, найду.
Вернулся в ярангу Амчо, забрался в полог и проболел целый день…
Идет по тундре Антымавле. Небольшой мешок за плечами, а в нем лишь запасные торбаса, две пары чижей да тяжелая ровдужная камлейка. В руках посох с колечком, нож на поясе.
Ночи светлые, чувствуется весна. Почернели вершины холмов, снег с них стаял, и только северные склоны кажутся совсем не тронутыми весенним солнцем. Пойдут скоро реки, пробьют глубокие русла в толстом снегу, затопят тундру, полное бездорожье настанет.
Спешит Антымавле.
— Ко-ко-ко! — вспорхнула из-под ног с черной проталинки куропатка, поднялась вверх и круто опустилась, пропев свое свадебное «ко-ко-ко!».
— Ко-ко-ко! — вытянув шею, сиплым голосом передразнил ее Антымавле. — Как я, наверное, чаю долго не пила, горло высохло, потому и хрипишь.
Третий день идет по тундре Антымавле. Покинул он Амчо. Со стариком ничего, сжился, но как вернулся Етынкеу, муж Этинеут, так житья ему не стало. Горд Етынкеу, с презрением и ненавистью относится к береговому.
