Антуанетта - [18]

Я плохо помнил саму брачную церемонию. Мраморные доски на стенах, увековечившие добродетели последнего поколения плантаторов. Все они были великодушными, щедрыми. Все они были рабовладельцами. Все ныне покоятся с миром. Когда мы вышли из церкви, я взял свою жену за руку. Ее ладонь была холодна как лед, несмотря на то что солнце палило немилосердно.

Затем я помню, как сидел за столом в переполненной комнате. Веера и опахала из пальмовых листьев. Ватага слуг. Головные платки женщин – в красную и желтую полоску. Темные лица мужчин. Крепкий пунш, тонкий букет шампанского. Помню, что молодая супруга была вся в белом, но вот как она выглядела, этого память не сохранила. В соседней комнате – женщины в черном. Кузина Джулия, кузина Ада, тетя Лина. Полные и худые, мне они казались все на одно лицо. Золотые сережки в специально проколотых для этого ушах. На запястьях позвякивают серебряные браслеты. Я сказал кому-то:

– Сегодня вечером мы покидаем Спэниш-Таун. Антуанетте не нравится Ямайка.

Моя собеседница немного помолчала и ответила:

– Ну конечно, Антуанетте не нравится Спэниш-Таун. Ее матери он тоже не нравился. – Сказала и уставилась на меня своими глазищами. Интересно, неужели они к старости делаются меньше? Превращаются в бусинки, загораются любопытством? Мне почудилось, что на всех их лицах одно и то же выражение. Но что это? Любопытство? Жалость? Насмешка? Но с какой стати им жалеть меня? Я ведь так неплохо проявил себя.

Утром перед свадебной церемонией в мою комнату в доме Фрейзеров ворвался Ричард Мейсон. Я как раз допивал свою первую чашку кофе.

– Она не согласна на все это! – крикнул он с порога.

– Не согласна на что? – осведомился я.

– Не выйдет за вас замуж.

– Почему же?

– Она не говорит.

– Но у нее должны иметься какие-то причины.

– Она не сообщила их мне. Я спорил с этой глупышкой битый час.

Мы уставились друг на друга. После небольшой паузы Ричард сказал:

– Все уже готово: высланы приглашения, куплены подарки. Что я скажу вашему отцу? – Казалось, еще немного, и Ричард расплачется.

– Нет так нет, – отозвался я. – Нельзя же ее тащить силком к алтарю. Позвольте мне одеться. А потом я выслушаю все, что она имеет мне сказать.

Ричард послушно вышел из комнаты, а я стал одеваться, размышляя что, если она и впрямь откажется, я попаду в дурацкое положение. Мне не улыбалась перспектива возвращения на родину в роли незадачливого жениха, которого отвергла эта креолка. По крайней мере я должен узнать, в чем дело.

Антуанетта сидела в кресле-качалке, склонив голову. Волосы, заплетенные в две косы, падали ей на плечи. Еще не подойдя к ней, я спросил:

– В чем дело? Что я такого натворил, Антуанетта?

Она промолчала.

– Вы не хотите выйти за меня замуж?

– Нет, – тихо отвечала она.

– Но почему?

– Я боюсь последствий.

– Но разве вы не помните: вчера я сказал вам, что, когда вы станете моей женой, вам больше нечего и незачем станет опасаться.

– Да, – сказала она. – Помню. И еще я помню, что сразу после этого в комнату вошел Ричард, а вы рассмеялись. Мне не понравился ваш смех.

– Я смеялся над самим собой, Антуанетта.

Она посмотрела на меня. Я обнял ее и поцеловал.

– Вы ничего обо мне не знаете, – сказала она. – Ровным счетом ничего.

– Я буду вам доверять, если вы, в свою очередь, станете доверять мне. Чем плохая сделка? Вы очень огорчите меня, если прогоните, так и не объяснив, что я сделал такого, чем заслужил ваше неудовольствие. Я уеду с тяжелым сердцем.

– Не надо грустить, – сказала она и коснулась рукой моего лица. Я ответил страстным поцелуем, обещая ей счастье, покой, безопасное существование. Но когда я спросил: «Могу ли я сообщить бедному Ричарду, что это было недоразумение, а то он тоже грустит», она только кивнула, но вслух ничего не сказала.

Размышляя обо всем этом, вспоминая о сердитом лице Ричарда, о ее словах: «Вы готовы обеспечить мне покой?» – я, похоже, заснул.

Я проснулся оттого, что из соседней комнаты доносились смех и журчание воды, которую куда-то выливали. Я стал прислушиваться, по-прежнему находясь в полудреме.

Антуанетта сказала:

– Не надо больше душить мне волосы. Ему это не нравится.

Другой голос удивленно отозвался:

– Мужчина и не любит духи? Это что-то новое. За окном уже стемнело.

Столовая была ярко освещена. Свечи стояли на столе, на буфете, канделябр с тремя свечами помещался на старом морском сундуке. Обе двери на веранду были распахнуты, но ветра не было. Свечи горели ровно, пламя не колыхалось. Антуанетта сидела на диване, и я с удивлением подумал, что до этого не понимал, до чего же она красива. Ее волосы были зачесаны назад и падали на плечи и спину до талии. В них отражались золотые и красные блики. Я похвалил ее платье, она очень обрадовалась и сказала, что его сшили в Сан-Пьере, на Мартинике. Этот фасон называется «а-ля Жозефина».

– Ты говоришь о Сан-Пьере так, как будто это Париж, – с улыбкой отозвался я.

– Это и есть Париж – для Вест-Индии.

На столе лежали какие-то стелющиеся розовые цветы. Я спросил, как они называются, и название приятным эхом откликнулось у меня в голове: «Коралита, Коралита». Блюда, хоть и обильно приправленные всякими пряностями, оказались легче и вкуснее всего того, чем меня угощали на Ямайке. Пили мы шампанское. Великое множество мотыльков и жучков летело на свет свечей, а потом с опаленными крылышками бедняжки падали на скатерть. Амелия время от времени сметала их веничком, но это не помогало: на смену им летели и падали новые.