Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой - [23]

В лицее Сен-Луи слушателей делили на несколько групп, исходя из предполагаемых высших учебных заведений, куда их готовили. Группа Сент-Экзюпери состояла приблизительно из сорока кандидатов, подобно ему, готовившихся к поступлению в военно-морскую академию и, таким образом, носивших прозвище «водоплавающие» (хотя термин был игрой слов: от слова nolle, означавшего «флот», а на жаргоне – «вода»).

Собиравшихся поступать в военную академию Сен-Сир прозвали киркадетами, в дополнение к ним были и трудолюбивые мулкадеты, готовившиеся к поступлению в политехническую школу, и минеркадеты, упорно стремившиеся в Центральную инженерную школу. Каждая группа отличалась своим корпоративным духом, но поскольку всех объединял один и тот же «тягач», борьба за верховенство приобретала форму сражения служб, поделившая сторонников по фактической принадлежности к будущим родам и видам войск. Так, многие из мулкадетов призывались в дальнейшем в артиллерию, а многие из минеркадетов – в инженерно-саперные войска.

Однажды, прогуливаясь по четырехугольнику двора, каланча киркадет начал задирать «водоплавающего» по имени Анри де Сегонь, который хоть и был более шести футов ростом, выглядел меньше гиганта. Перспективы для Сегоня казались мрачными, и все шло к просьбе о помощи, когда длинная рука и большое туловище возникли между драчунами. Это был Антуан де Сент-Экзюпери, чьи шесть футов три дюйма роста казались угрозой для хулигана. Укрощенный внезапным удвоением сил противника, киркадет, надувшись, отступил, оставив поле боя за двумя «водоплавающими». Инцидент был тривиален, но он положил начало дружбе, ставшей одной из самых крепких и теплых за всю жизнь Антуана.

Он, как обычно, проявлял свой непослушный характер и свою невосприимчивость, что обеспечивало его множеством наказаний. («Вы будете переписывать фразу… двести раз» и т. д.) Он жаловался на одного из преподавателей в письме к своему другу Саллю, описывая «надсмотрщика над рабами» как «методичного тирана». Чтобы спасти друга от шести часов принудительного переписывания, я послал ему на днях телеграмму, срочно вызвав его по фальшивому адресу на другой конец Парижа в учебное время. Хитрость, кажется, сработала, и ликующий сачок развил этот первый успех с фальшивыми официальными письмами, отправленными друзьями из Лиона, Ле-Манса, отовсюду. Зато наказания удвоились и утроились. Он попросил Салля направить поддельный вызов через почтовый ящик в Гренобле, но если бы это и привело к какому-нибудь результату, то, вероятно, к учетверению наказания.

Потребность в подобных безумствах в лицее Сен-Луи объяснима, и не только по причине педагогической тирании и отсутствия отдыха. Обычно кипучий Латинский квартал был в то время погружен во тьму. Парижу пришлось познакомиться с полным мраком Второй мировой войны, но везде были защитные фиолетовые лампы. «Вечера теперь тоскливы, – писал Антуан своей матери, – весь Париж погряз во тьме. Трамваи светят фиолетовыми лампами, лампы коридоров в лицее Сен-Луи фиолетовые, все весьма жутко… Если взглянуть на Париж из окна высокого дома, он напоминает большую склянку чернил, не увидишь ни проблеска света, ни языков огня из-за всеобщей светомаскировки, это удивительно. А если и есть ярко освещенные окна, они задернуты тяжелыми занавесками».

Сколь мрачной ни была бы война, Париж все же сохранил многое из прежнего блеска и самого своего духа. Шумные заседания в сенате и палате представителей (ставшие основой возвращения Клемансо к власти) пародировались слушателями Сен-Луи, которые спровоцировали свой «министерский кризис». В новом «кабинете» – в значительной степени благодаря влиянию своего друга Анри де Сегоня – Антуан был назначен P.D.M. (префектом надувающих губы). Главные усилия этого нового «правительства», похоже, направлялись на стимуляцию деятельности C.D.О. – руководителя оркестра (вице-начальника по делам «галдения»), который, надо признать, применительно к занятиям в классе отвечал за неистовый гвалт.

И при этом Париж не стал менее опасным для целомудрия молодых юношей, хотя и превратился в город без света. Мрак, в который погружалась столица с наступлением ночи, усиливал и без того чрезмерно хищное обаяние женщин, чей поношенный облик мог бы быть подвергнут серьезной проверке при дневном свете, а отток мужчин на фронт привел к тому, что молодые щеголи превратились в высоко ценимый товар. Профессионалкам составляли конкуренцию дилетантки, готовые внести частицу своего патриотизма. Соблазнительницы частенько оказывались слишком очаровательны, чтобы быть отвергнутыми, и, судя по одному из писем, несколько однокашников Антуана уступили искушению. Добропорядочная мадам Иордан, которую Мари попросила присматривать за подвергавшемся угрозе моральным состоянием ее сына, усердствовала в распространении морализирующих буклетов. Их Сент-Экзюпери, послушный долгу, передавал своим школьным товарищам, перечитывавшим брошюры под взрывы хохота, сопровождавшимся неподдельным ступором. Они могли себе это позволить, поскольку Венера позаботилась о проблеме собственными силами, медленно распространяя отраву, носившую ее сладострастное имя. «Я пришел к выводу: Париж – менее гибельный город, чем многие провинциальные свалки, – в конце концов написал домой Антуан. – Мои товарищи, которые действительно бурно проводили время по своим родным городкам, здесь в некотором смысле остепенились из-за опасения повредить здоровье чувственными играми».