Антропный принцип, продолжение - [25]

Как меня нашли и вытащили, я не помню. Уже потом, в госпитале, рассказали, что гранату с вытащенной чекой я сжимал в кулаке и ее с трудом вынули, разжав пальцы. Рассказали, что «духи» уйти не успели: их заблокировала наши вторая и третья роты и прибывший на помощь спецназ, а потом с воздуха накрыли «нурсами»[12] вертолеты; что во время боя в кишлаке мы положили под сотню моджахедов, так что за каждого из тридцати двух погибших наших ребят пришлось по трое «духов», и хоть арифметикой ничего не решишь, но счет этот меня порадовал; рассказали, что мы не просто попали в засаду: на наш батальон охотились целенаправленно и разработали операцию, которая началась с дезинформации командования дивизии и батальона через офицеров афганской армии; что ответственность за то, что случилось с нашей ротой, майор Лащёнов попытался было взвалить на капитана Ляхова, но номер не прошел – все слышали, как он лично передавал по рации приказ продолжать разведку одной ротой, без прикрытия с флангов, и в итоге майора самым суровым образом наказали за смерть трех десятков ребят: сняли с должности и отправили служить обратно в Союз, даже без понижения в звании. Такая вот, сука, жестокая кара. Он, кажется, сейчас преподает где-то. Руку, как видишь, спасти не удалось: вынули из сустава так, что и протез не поставишь, а потом выправили инвалидность второй группы, как если бы я конечность, скажем, по пьяни отморозил, выдали военный билет на руки, оформили пенсию в 110 рублей и проводили со службы.

Вернулся я, в общем, на родину, стал осматриваться. Прошел по старым знакомым: ты Рыжего помнишь? Ну, того, который мне тогда «финку» дал? Здоровенный стал, шире меня раза в два, морда круглая, как блин, и такая же румяная. Спрашиваю, кем трудишься? А он мне: в пункте приема стеклотары. Стеклотары, прикинь? Бутылки пустые принимает. За год, говорит, себе на «Жигули» накопил, а жене на шубу и сапоги югославские. Я удивляюсь, а он объясняет: все просто – пишешь на картонке «Тары нет», ящиков пустых то есть; приходит человек с полными сумками бутылок, куда деваться, назад нести? Ну, ты и принимаешь у него стекло, но на две копеечки с бутылки меньше. Говорит мне – хочешь жить, умей вертеться. Я вспомнил, как нам вертеться приходилось в Кармаханском ущелье, чтобы живыми остаться подольше, пока Ляхов ребят уводил, спрашиваю его: «Ты где служил?». А он смотрит на меня, как на дурачка, и говорит: а у меня плоскостопие! Плоскостопие, сука, у него! Предлагал к себе на работу устроить, тоже бутылки принимать, с инвалидностью можно, но не бесплатно, правда. Место хлебное, нужно занести кому следует. Нет, говорю, благодарю покорно. Ладно, понятно с Рыжим, навестил Валеру Груздя. Он выучился на портного и по блату как-то устроился в ателье к некоему Либерману, очень крутому мастеру. Ну, пуговицы пришивает там, насколько я понял, или брюки утюжит. Но сориентировался, он всегда болтливый был, обаятельный, у Либермана клиентура солидная, короче, в итоге барыжит драгоценностями: золото, бриллианты, камни разные. Я к нему в гости пришел и как в сказку попал: стенка, хрусталь, телевизор новый размером с комод, ковры, лампа с парафином, люстра модная, в диван плюшевый садишься – тонешь. Жена как с обложки журнала «Советский экран». В ресторан меня пригласил, угощал – тридцать рублей по счету оставил, и еще на такси потом пятерку. Половина пенсии мамы моей, если что. О маме, кстати: я когда вернулся, у нее уже со здоровьем не ладно было, а потом все хуже и хуже. Остеохондроз, ревматоидный артрит, лечению в ее возрасте не поддается, только медикаменты и поддерживающая терапия. Инвалидность не давали долго: она же так-то может вставать, ходить, все-таки кое-как обслуживает себя сама, просто все с очень большим трудом и с болью. В итоге на комиссии одна врач, душевная женщина, пошла навстречу и подписала, что надо было, и даже потом коробку конфет не взяла, хоть я предлагал. Пошел в райсобес[13] оформлять маме повышенную пенсию по инвалидности; там сидит бабища с пергидрольной копной на голове, щеки на плечах, помада красная, на каждом пальце по золотому кольцу, и говорит мне так, с оттенком легкой брезгливости: дескать, хорошо устроились – сын с инвалидностью, мать с инвалидностью, у обоих повышенная пенсия за счет государства, неплохо живете! Ну, тут я понервничал немного. Она в туалете спряталась, кто-то милицию вызвал. Приехали ваши, я говорю им: парни, я в Афгане воевал, вы точно меня сейчас скрутить хотите? Ну, они нормальные оказались, уговорили просто выйти, потом постояли еще со мной на улице, покурили, отпустили без протокола. Я еще подумал тогда, что вот она, благодарность от Родины: могут пожалеть и простить, если побарагозишь. И так обидно стало, не за себя даже, а за ребят, которые там остались: за Илью Золотова, Леху Никифорова, Тиму, Заура, Олега, которые, получается, погибли за то, чтобы всякая мразь с плоскостопием тут красиво жила. Как будто две страны, два народа: парни, которые там, в чужих горах и пустыне, и вся эта спекулянтская свора тут. Я не против, чтобы люди жили хорошо и красиво, мы ведь за то и воюем и воевали, чтобы на Родине все путем было; пусть и лучше нас живут! Вот только нормально, когда лучше, чем ты, живет тот, кто делает больше, знает больше: инженер, учитель, врач, профессор там, ученый какой-нибудь или космонавт. Заработали люди. Но ненормально, когда воры и спекулянты живут хорошо и чувствуют себя еще лучше.