Антони Адверс, том 2 - [22]

- Не годится выходить из ветра! - крикнул капитан в самое ухо Антони, когда особо большая волна ударила в корму под самым гакабортом и с шипением опала.

- Время прибавить тягу спереди. Ясно, мистер? - заорал капитан, указывая на матросов, которые привязывали лось-штаги к фор-стеньге. - Мы поднимем взятый в два рифа марсель.

Послышался хлопок, словно выстрелила небольшая пушка, и клочья порванной парусины яростно заплясали по ветру, сгоняя матросов с рея. Коллинз велел им лезть обратно и обрезать клочья, которые тут же унесло ветром.

- Старая парусина, - сказал капитан. - Решил сперва попробовать ее. Ну, смотрите. Иногда приходится делать и такое.

Он прошел на бак, постучал по люку, зовя другую вахту. Новый парус втащили наверх и накрепко привязали к верхнему рею, затем, не прикрепляя к нижнему, отпустили, и он на мгновение вытянулся по ветру, трепеща, словно горизонтальное знамя. В эту секунду капитан приказал подтянуть его к нижнему рею, что и сделали, вытягивая разом оба угла.

Бригантина рванулась вперед. Рулевые удерживали штурвал. Сперва корабль описал плавную S-образную кривую, затем выровнялся. Волны вздымались, падали, но догнать его не могли. Капитан Джорхем вернулся на шканцы и сплюнул через борт, потом сложил руки рупором:

- Никогда не позволяйте парусу лупить сзади. Надо выбирать до места именно так. Если блоки запутаются, то вам крышка.

Они немного постояли вместе, наблюдая, как бригантина перемахивает через гребни волн и соскальзывает в провалы между ними, словно преследуя невидимую жертву. Однако корпус ее был теперь выше прежнего, и паруса раздувались, поднятые из влажных долин в полную силу ветра.

Под прибавленными парусами "Вампаноаг" влекло вперед с поразительной быстротой. Антони всем телом ощущал желание корабля привестись к ветру, постоянно сдерживаемое усилиями рулевых. Он был уверен, что какой-нибудь трос или парус сейчас лопнут. В действительности в такелаже свистел обычный, добрый шторм, но Антони в своей неопытности мнил его ураганом. При каждом порыве он замирал в ожидании зловещего хлопка, не зная даже приблизительно, сколь прочны реи, такелаж, корабельная древесина. Так он стоял много часов, наблюдая, однако ничего не случалось. Он должен был признать, что корабли для того и строят.

Ударил колокол, мокрый от дождя и брызг. Рулевые и вахтенные постоянно сменялись. Коллинз бросил лаг. Ветер ревел в такелаже, волны бушевали за бортом. Солнце село, горизонт сузился до размеров корабля, в котором Антони больше не сомневался. Вскоре и корабль исчез, остались лишь несколько футов палубы да неясные тени вверху. Антони был один во вселенной. Всего в нескольких ярдах от него курил трубку бородатый матрос, но Антони видел лишь лицо, бестелесное, плывущее само по себе в тусклом свете нактоуза. Только при крене корабля можно было различить и торс, закрывающий несколько бледных звездочек. Слабый свет из кормового окна бежал вдогонку кораблю по бурной кильватерной струе. Ухо так притерпелось к шипению пены, что почти не замечало ее бесконечную, бессмысленную повесть, юродивое бормотание длинного жидкого языка. Монотонную речь можно было не слушать: насторожило бы внезапное молчание или резкая перемена тона. Тоже и с парусами. Они будут раздуваться, увлекая корабль по волнам - пока ветер не переменится. Антони повернулся и пошел вниз.

Стоило закрыть люк над головой и спуститься в каюту, как рев ветра и пение такелажа стихли, отдалились. Антони обрадовался - он успел от них устать. Тут на него взглянуло странное лицо из кормового конца каюты. Он помедлил на середине трапа, оглушенный непривычной тишиной, и постепенно в его уши начала входить внутренняя жизни корабля.

То было своего рода парение, сопровождаемое приглушенным потрескиванием, поскрипыванием, взвизгиванием, стонами и слабым свистом разрезаемой воды. Палуба в каюте наклонялась, замирала, снова наклонялась, уходила вниз, чтобы тут же пойти вверх. Вода в трюме журчала и булькала, затихая, как в тонущей флейте. Только что висящие на крюках плащи замерли над серединой палубы, через минуту их уже касается переборка. Сами они оставались неподвижны. И во всем этом был невыразимый ритм, повторение, которое нельзя было ни запомнить, ни угадать наперед. Но оно продолжалось.

Однако главным в освещенной дымным желтым светом каюте было ожидание чего-то неминуемого. Стоя на середине трапа, Антони внезапно это понял. Однако он сам был тут совершенно ни при чем. Он словно прислушивался через закрытую дверь к кому-то, кто затаился в комнате. Миссис Джорхем вязала. Она даже не подняла глаз. Филадельфия бесшумно накрывал на стол. Капитан Джорхем клевал носом, рот его был широко открыт. Однако все трое ждали - не Антони. Тени медленно скользили. Лампа пыхала, словно в нее залетела муха. Дева куталась в одеяние и заглядывала в складки. Антони медленно спустился, снял мокрый бушлат и сел на койку. В каюте было душновато. Антони устал, голова кружилась.

Вернулось ощущение, испытанное в Генуе. Он сам остается на месте. Море снаружи, тени, события в каюте движутся мимо него. Он, наблюдающий эту громадную панораму, остается недвижим. Да, длинные коридоры в доме отца Ксавье, расписанные фресками стены прошли мимо. Это как ходить в молотилке. Монастырь, дни в доме мистера Бонифедера, улицы Ливорно, Вера, Анжела, Винцент, Генуя, сегодняшняя каюта... События возникают перед глазами, выхваченные из тьмы, и уходят во тьму. Ты проходишь последний круг молотилки - и что потом? Странствие! Борт качнулся к Антони, придавил. Антони тихо засмеялся.