Антология зарубежного фантастического рассказа - [29]
Но вместо того, чтобы сбить нездоровое вожделение толпы, страдания вдовы пробудили особый интерес: теперь перед кинотеатром по вечерам собиралось не менее пятнадцати автобусов телестудий, десятки машин с СВЧ-передатчиками национальных и зарубежных радиостанций, которые снимали и записывали интервью с тысячами обезумевших людей, решивших рискнуть своей жизнью. «Селект» был рассчитай только на сто зрителей, а потому с семи часов вечера у кассы начиналось столпотворение любителей острых ощущений, вооруженных шляпными булавками или ножами. Раненые насчитывались десятками к тому времени, когда прибывало подразделение жандармов и устанавливало заграждение.
5 июня в зал удалось проскользнуть некоему журналисту По имени Константен Обло, работавшему в Эн-би-си. Демонстрировался «Бунтовщик без идеала». Обло вел прямой репортаж с помощью крохотного микрофона. Описание атмосферы, царившей внутри «Селекта», захватило слушателей передачи. Однако ее конец был скомкан, шум зала заглушил выдох — то был последний выдох Константена Обло, которого нашли после окончания фильма с рулевым колесом «олдсмобиля» в грудной клетке. Его бледное, запачканное засохшей кровью лицо выражало безмерное удивление.
А лицо Леоноры Смйт-Тобелл, дочери известного панамского миллиардера, наоборот, было искажено ужасом, когда ее снимали с кресла, на котором Леонору распяли во мраке, как рабов в «Спартаке» Стенли Кубрика. На следующий день из зала вынесли труп Ангуса Мийара, австралийского студента, решившего испытать судьбу на «Империи чувств» (он был задушен и оскоплен и не мог рассказать, какие чувства при этом испытал). Впрочем, как и Антуан Лубуа, учитель из Иври, который до этого ни разу не видел «Челюсти» (челюсти не миновали его, разрезав надвое в бархатном полумраке «Селекта»).
Рисунки Н. Бальжак
В четверг вечером давали «Клот» с Джейн Фонда. Ахмед Раши, культурный атташе посольства в Бонне, упал, не покидая кресла, с двухсотметровой высоты и лежал, усыпанный осколками оконного стекла. После сеанса зал походил на фарфоровую лавку, которую посетил слон. В пятницу цена за место в «Селекте» подскочила до 2000 франков, а Матюрен Морс покрыл кресла моющимся пластиком, гарантируя гигиену и облегчая труд уборщиц. И как раз вовремя, поскольку Эме Кракос подорвался на мине, как Морис Биро в «Такси в Тобрук» — бархат кресел не испачкался.
Эме Кракос мог позволить себе дорогую смерть. Как и Силом Разхе, импортер бамбуковых игрушек, расстрелянный из автомата, подобно герою «Мостов у Токо-Ри». Утром того же дня «Юманите» опубликовала злую статью, перепечатанную в полдень всей левой прессой: по какому праву пролетариат лишили права на страх в «Селекте»? Неужели смерть-как-в-кино — удел лишь богачей? Под палочкой умелого дирижера и при поддержке крупных кинематографических трестов, которым подчинялись прокатчики и пресса, разгорелся скандал, поднялась волна негодования: последовал запрос в парламент, началась закулисная борьба влиятельных сенаторов, были задушены в колыбели инициативы комиссара полиции Уя, следственного судьи и службы контрразведки. Матюрен Морс собирал синие повестки, письма с оскорблениями, которые даже не вскрывал, вызовы в мэрию и складывал все это в гильзу от снаряда, которая досталась ему от деда и служила подставкой для зонтиков.
Каждый вечер он выходил из квартиры, спускался в лифте в гараж и, сев в старый проржавевший «фиат», катил в пригород. Он был счастлив. Его сердце радостно билось при мысли о тех неприятностях, что он доставил людишкам. Матюрен открывал кассу в восемь часов, за десять минут продавал сто билетов, затем запирал двери с круглыми стеклами и шел в кинобудку. Бобины с вечерним фильмом уже лежали наверху. Неловкими движениями он ставил первую бобину на блестящую ось, вытягивал дьявольский серпантин, в котором пряталась смерть, цеплял его за зубцы привода и опускал рукоятки. Ровно в 21.00 голубоватый луч пронизывал черную сердцевину задымленного зала, исторгая из уст зрителей стон ужаса.
Прошедшая в июне серия фильмов о Дракуле погубила восемь человек! Мишеля Лансье, Франсуазу Ледюк, Ли-воса Ваала, Гортензию Кразюки, Бернара Нуара, Роже-Луи Андревона, Филиппа Лузена и Д.-Т. Шолстица. Улыбка Матюрена превратилась в оскал, когда от чехла отклеивали самого известного из критиканов — Луи Миньона Ха-либи: он умер смертью одного из преследователей Дэвида Каррадина из «Змеиного яйца» Бергмана. Словно по сигналу появились злые критические статьи сначала в одном, а затем в другом еженедельнике, где печатались кинопрограммы.
Совершенно малозначительной сочли смерть Анжила Мезакона во время просмотра «Дай мне убежище», поскольку даже интеллигенция не признала эту ленту достойной внимания. Теодор Батик, дворник-сенегалец, умер в атмосфере полного равнодушия, но ужасная гибель Паулы Негро произвела эффект электрошока.
Эта кинозвездочка-метиска, едва умевшая связать два слова и испытавшая массу унижений, за один вечер могла стать надеждой и опорой французского кино, если бы ее буквально чайной ложечкой не собрали с пола под креслами. В тот вечер крутили «Безумного Пьеро» Годара, в котором Бельмондо на свой манер разряжает взрывоопасную ситуацию. В Азии закончилась война. На Ближнем Востоке на убыль пошел разгул терроризма. Паула Негро стала героиней мировой прессы, а о «Селекте» заговорили на страницах газет от Лос-Анджелеса до Архангельска.
