Антология современной уральской прозы - [84]

Церковь от дома недалеко, хорошо, что сегодня будний день, до ближайшего праздника — Воздвижения Креста Господня — ещё больше недели, главное, чтобы батюшка был на месте, но по телефону этого не узнаешь. Он выходит из дома и неторопливо, пешком, идёт по направлению к храму. Сентябрь стоит солнечный, безветренный, можно долго перечислять цвета, в которые окрашены деревья, но он не замечает эту рыже-золотистую, пурпурно-багряную, оранжево-палевую роскошь. Одинокая утренняя улица, он неторопливо идёт по направлению к храму, чувствуя, как за спиной смыкаются рамки сюжета. Удивительно, но левая сторона груди перестала болеть, с той минуты, как вернулся из Москвы — ни одного приступа, неужели это навсегда? Одинокая продавщица в грязно-белом халате восседает за весами на ящиках с нераспроданными помидорами. Тип-топ, прямо в лоб, привычная подпитка собственного мозга. До храма остаётся немного, надо лишь перейти шоссе да миновать небольшой скверик, за которым уже синеет купол церкви с вызолоченным крестом. Под куполом, в тёмном и неясном проёме, угадываются колокола, замолкшие, может быть, что и навсегда. Он переходит шоссе, минует сквер, подходит к арочному входу в церковной ограде, трижды крестится на лик Спасителя и входит в ворота. Всё те же нищие и убогие, что и обычно, сидят на нескольких деревянных скамейках и ждут, когда им подадут во имя Господне. Достаёт кошелёк, раздаёт то, что может, и идёт покупать свечи. Обычно берёт по пятьдесят копеек, три длинных, коричневатых свечки, колокольня нависает над ним, если задрать голову, то можно увидеть синий купол с вызолоченным крестом, но он просто покупает свечки, вновь крестится, уже у входа в храм, и быстро поднимается по ступенькам.

Служба в разгаре. Если бы не только верил, но и жил по вере, то пришёл бы рано, к исповеди, и был бы сейчас иным, и мог бы стоять в ряду этих стариков и старушек, этих пожилых и не очень пожилых, этих среднего возраста и достаточно молодых с полным правом, но не встал, не пошёл, так что остаётся одно: передать свечи к распятию и послушно стоять в толпе, слушая, как хор поёт очередной канон.

— Всё помышление моё и душу мою к тебе возложих, хранителю мой; ты от всякия мя напасти вражия избави... — Царские врата открыты, но не в них, ни у алтаря он не видит отца Иоанна. Может, его сегодня просто нет в храме и он пришёл зря? Службе идти ещё около часа, хотя он может и ошибаться, не очень-то большой знаток правил богослужения. Впереди мелькает фигура церковного старосты — крепкого мужчины с большой, окладистой бородой. Лик Спасителя с алтаря пристально смотрит ему в глаза. Становится неуютно, становится не по себе. — Враг попирает мя и озлобляет, останови мене погибающа... — Из царских врат выходит отец Владимир, его он знает благодаря отцу Иоанну. Вышел, перекрестил всех, сейчас обратится к пастве. — Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... — Глаза Спасителя всё так же пристально смотрят на него. — Аминь. Слава Тебе, Боже Наш, Слава Тебе!

Он дожидается конца службы, вместе со всеми выходит из храма. Старики и старушки, пожилые и не очень пожилые, среднего возраста и достаточно молодые спокойно и неторопливо идут к выходу, а он садится на кучу строительного тёса, лежащего на церковном дворе ещё с весны, видимо, пока так и не успели пустить в дело, или же остатки, то, что не пригодилось при летнем ремонте, когда подкрашивали купол, подмазывали стены, вновь вызолачивали крест.

По ступеням, шурша рясой и о чём-то разговаривая с дьяконом, спускается отец Владимир. Он встаёт и делает несколько шагов навстречу, ожидая, пока его заметят. Заметил, привычно улыбнулся, вспыхнула и погасла на солнце одинокая золотая коронка.

— Здравствуйте, батюшка, — говорит он священнику, — а отец Иоанн где?

— Домой на пару недель уехал, — отвечает, глядя ему прямо в глаза, отец Владимир. — А что, может, я его могу заменить?

— Нет, батюшка. — А потом добавляет: — Служба сегодня была хорошая, спасибо вам!

— Это Господу спасибо, — спокойно отвечает отец Владимир и на ходу благословляет его: — Идите с Богом, сын мой!

(«Вот так, — думает он, — вот и ещё одна ниточка оборвна. Я думал, что расскажу всё и спрошу, что мне делать. Но отец Иоанн уехал домой. На пару недель. Он уехал домой на пару недель, а я хотел встать на колени, припасть губами к его загорелой — отчего всегда это именно так? — руке и сказать, что я полон сомнений и мне тяжело жить. Говоря же проще, что я затрахался. Да, сказал бы я, обращаясь к батюшке, я верю, отец мой, но я не могу заставить себя думать только о Боге и уповать лишь на него, вера моя несовершенна и мне тяжело жить... Вот только отчего? Впору задуматься над всем этим ещё раз, но уже просто не хочется... — Гордыня, — мог бы ответить мне отец Иоанн, и ещё бы он добавил, что надо стремиться к совершенству, то есть надо любить, Но я-то не люблю, я ненавижу, и мне было бы нечего ответить...», — думает он, идя через церковный двор и пытаясь понять, стало ли ему легче. Без абзаца. Может быть. Наверное. Чуть полегче. Чуть-чуть. А может, и нет. Ничуть не легче. Тип-топ, прямо в лоб. Ему стало/не стало полегче/не легче. Но он всё равно может идти домой, ведь роман подходит к концу. Далее следуют освоз и освод, то есть общество спасения на водах. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, не так ли, обращается он к ближайшему нищему, сидящему у храма. Тот ничего не отвечает и лишь смотрит на него равнодушными и холодными глазами. В церковный двор заезжает автокатафалк, кого-то привезли отпевать. Чья-то душа простилась с телом, и вот сейчас отец Владимир совершит последнюю службу. — Ещё молимся о успокоении души усопшего раба Божия (имярек), и о еже проститися ему всякому прегрешению, вольному же и невольному... — Он тоже имярек, так, частное лицо, вот уже полдня толкущееся на церковном подворье. Пора и честь знать, раздать оставшуюся мелочь и идти восвояси. С Богом, как сказал ему отец Владимир.