Антология современной французской драматургии. Том I - [28]

Музыка умолкает.

Мне жалко вас. Мне жалко себя. И мне довольно. Мне довольно уже смотреть, как корчитесь вы и пластаетесь в страдании и незнании. Мы тут проконсультировались друг с другом — старик, голубок и я. И сказали себе: «Больше так продолжаться не может. Нельзя так. Надо принимать решение». И решение это мы приняли. Мы отбываем. Мы, единый в трех лицах, Господь Предвечный отбывает. Отбываю я. И покидаю вас.

МИРТИЙ. Нас покидаете?

ЧЕЛОВЕК. Я только что это сказал. Вы обожаете реликвии. Если кому-то нужен мой венец…

Тянутся руки. Миртий ловит колючий венец, брошенный Человеком.

Не будь ты затянут в железо, эти шипы укололи бы тебя. Все колется. И все кусает. Все приносит зло. Но чтобы зло дублировалось от его обозначающего слова, чтобы к укусу зла добавилась еще и мысль о зле, это уж слишком. Очень даже слишком. Грех, угрызения, все эти дополнительные мучения, что вы придумываете в собственном безумии на основании моих слов, — я умываю руки. И свои слова я не желаю больше слышать. Не вмешивайте меня больше в собственные заморочки, ради любви к Господу! Смотри! Вот этот город, Иерусалим — ты называешь его Святым Градом, но мне больше нравится Иерусалим… Народы беспрестанно за него дерутся, как собаки. Иерусалим каждую сотню лет сочится кровью. Трупы плавают в багровых реках… Головы отрубленные прикрепляются к телам чужим… Руки оторванные приставляются к плечам, принадлежавшим другим людям…

МИРТИЙ. Господи… Господи… А что же тогда делать?

ЧЕЛОВЕК. Все, что вам угодно. У вас есть руки и ноги. У вас есть собственные жены. У вас есть и ваша плоть, и ваша гениальность. Я вас отдаю на волю природных сил. Возможно, вы исчезнете в волокнах пальмовых деревьев или в бесконечности песка. Возможно, вы найдете путь к иному воплощению. Вы станете в один прекрасный день чудовищами из металла и теперь уж проржавеете до самого сердца… Мне же все равно… Прощайте…

МИРТИЙ. Господи… Господи! He уходите, не сказав мне! Что мне надо сделать?

ЧЕЛОВЕК. Пососи из своей фляги. В этой фляге бултыхалось знание.

МИРТИЙ. Она пуста.

Он отбрасывает флягу. Мамелюк берет за одежды Пожилую женщину и разносчика воды, выпроваживает их и сам уходит со сцены. Как бы желая подобрать флягу, Фатима становится на колени.

ЧЕЛОВЕК. Делай, что тебе угодно. Порти женщин. Или не порти их. Дырявь мужчин. Или не дырявь их. Да какая разница! Вот только жалко будет, если твоя хитрость и прожорливость ничему не послужат, ни к чему не приведут. Я уже очень далеко от вас. Я уже на ступенях собственного дома, в могуществе вечного одиночества. Но, прежде чем навечно снова стать для вас молчанием и пустыней, я доверю тебе высший свой завет.

Молчание.

Камень быстрее катится, когда наклон сильнее.

МИРТИЙ. Опять пословица… Символика…

ЧЕЛОВЕК. Пословица? Символика? Послушай же! Католики уже в пути. Если они дойдут сюда, жадность почувствует навар. Вот ты рекомендуешься от римского понтифика. Одновременно ты представитель Константинополя при Каирском халифе, что соперничает с халифом Багдадским. Халиф на тебя смотрит так, будто ты сам император. Он тебе одалживает собственную сестру. Ты можешь объединить под своим знаменем народы Юга и Востока против солдат Запада. Отринь колебания. Сейчас самое время. Мир весь, Миртий, мир в твоих руках.

Миртий прикрывает глаза рукой.

ФАТИМА(кладет руку ему на плечо). Друг мой…

Турецкий воин выходит из двери на балконную террасу и хватает Человека. Ведет его к двери. Человек и воин исчезают. На сцене в быстром темпе появляются арабские слуги. Они приносят подушки и зонт. Опираясь на мусульманского священника Улему, появляется Халиф. Это человек, всегда готовый рассмеяться.
И он отъявленно умен.

ХАЛИФ (Миртию). Хорошо ли вы погуляли, господин христианский рыцарь? Я смог к вам присоединиться лишь сейчас. Среди этих холмов хотел я найти свежесть. Ведь в Каире задыхаешься.

УЛЕМА (делая вид, что кого-то душит). Сегодня задыхаешься повсюду.

ХАЛИФ. Но какую же приятность эта площадь современная, банальная, какую же приятность представляет она для вас?

МИРТИЙ. Я рассматривал Гроб Господа Предвечного, который есть сын Господа Предвечного.

ХАЛИФ. «Сын Господа Предвечного…» Как эти христиане экстравагантны. (Миртию.) У вас есть самомнение. (Улеме.) У него есть самомнение. Только кто же вам сказал, что Гроб здесь?

ФАТИМА. Я ему сказала.

ХАЛИФ. Ты?.. Да что же ты об этом знаешь? Ты не знаешь Алкудз. Ты ведь только что приехала из дельты.

МИРТИЙ. Алкудз?

ХАЛИФ. Алкудз, именно. На нашем арабском языке этот город называется Алкудз.

УЛЕМА. Святое место. Мы его зовем также Шаллам.

ХАЛИФ. Мирное место. (Указывая на стену.) Вы находитесь здесь перед правосудием. «Сзади» правосудия, наверное, было бы точнее. В самом деле, та стена, которую мы видим, есть стена тюрьмы.

МИРТИЙ. А Гроб? А Гроб-то где? Сударь, ответьте мне!

ХАЛИФ. Ваш Гроб — никто не знает точно. Его ищут под дорожной пылью. Его распластывают под церквями. Место, где он предполагается, перемещается по воле греческих стратегов, императоров-язычников и переменяющихся халифов и эмиров Алкудза, что мы зовем также Шалламом, а иные Иерусалимом.