Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин - [33]

Стою.

Только, понятное дело, меня интерес разбирает: за чем это я, собственно говоря, стою? Делаю всякие наводящие вопросы. За чем, спрашиваю, товарищи, стоим? Какой примерно товар? Легкой он или тяжелой промышленности?

Все молчат. Половина — вроде меня, не знает, а половина — знает, но молчит и глаза отводит, чтобы другую половину не распалять.

Стою.

Только тут наверху появляется продавец и кричит:

— Товарищи, имейте в виду, остались только пятнадцатые и шестнадцатые номера! — И ушел.

Очередь заволновалась, я тоже, потому как не знаю: номера эти как — хорошо или плохо? Ну, ничего, думаю, выкрутимся: ежели будет мало — растянем, велико — обрежем, а ежели это, чего дают, на электричестве, так мы его через трансформатор включим.

Стою.

Через час вдруг слух прошел: мол, это, чего дают, можно выписать в какой-то третьей секции без очереди.

Ну, раз без очереди, то, понятное дело, началась давка! Подхватили меня с четырех сторон, понесли в третью секцию. Я сначала брыкался, вырывался, но потом затих — не кричу, но дышу, берегу силы для кассы.

Приносят меня в третью секцию, прижимают к прилавку, продавщица кричит мне:

— Вам чего?

Я говорю:

— То, чего дают!

Она нервничает.

— Я спрашиваю, — кричит, — вам синее или в полосочку?

Я взмолился:

— Девушка, милая, покажи мне, за ради бога, чего это есть?

Она говорит:

— Чего выдумал?! Оно ж упаковано!

Я говорю:

— Тогда давай обе штуки!

Выбил я чек, сунули мне на контроле какие-то две коробки, стал я к выходу пробираться. Чувствую — одна коробка тяжелая, а другая легкая, но в ней что-то вроде шевелится... А кругом жмут, толкают, того гляди с ног свалят.

А тут еще ко мне какой-то старый узбек пристал:

— Продай, милый, одну коробку! Я за этой штукой четвертый раз в Москву приезжаю!

Я говорю:

— Я тебе, дед, может, и продам, только ты мне скажи сначала, чего это я купил.

Он говорит

— Я это по-русски не знаю, как назвать, а на узбекский это не переводится!

— Тогда, — говорю, — шиш тебе, мне это самому надо!

Только он повис на руке, просит, я от него как рвану, споткнулся и загремел по лестнице...

Пришел в себя на другой день в больнице. Первый вопрос к персоналу:

— Сестричка, где оно?

— Чего — «оно»? — спрашивает.

— То, чего я купил!

— А чего ты купил?

— А это, — говорю, — я и сам не знаю.

Она говорит:

— Ну вот, когда вспомнишь, тогда и выпишем.

Короче, только через месяц отпустили меня домой. Сел я в поезд и думаю: денег не жалко, здоровья не жалко, жалко, что так и не узнал, что ж это все-таки давали. Вдруг эта штука жизнь бы мою перевернула... А теперь крутись без нее как знаешь!

С тех пор я городские универмаги обхожу стороной. В нашем сельпо лучше. Придешь, спросишь:

— Есть?

Тебе говорят:

— Нет!

И все культурно, никаких очередей...

Хорошее воспитание

Монолог моего соседа

«Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой...» Так Чехов сказал. В восьмом томе собрания сочинений. Удивительно мудрое замечание, между прочим. Я, когда прочитал, так даже поразился: как мне это самому в голову не приходило? Считаем себя интеллигентными людьми, а не дай бог кто-нибудь прольет за столом соус — так уж сразу шум, крики... А Чехов с этим борется. Он прямо говорит: хорошее воспитание не в том, чтоб, значит, самому не гадить, а совсем наоборот.

Я когда это прочитал, то сразу решил, что буду жить по Чехову. А тут как раз и случай подвернулся — день рождения жены. Пришли гости — родственники, сослуживцы. Сидим едим, интеллигентные разговоры ведем — про погоду, про дубленку, про Евтушенко, про то, про се.. Хорошо сидим, мирно, соуса никто не проливает.

Но тут один из гостей, некто Куликов, за бутылкой потянулся и фужер с пивом на скатерть и опрокинул. Смутился, стал быстро пятно салфеткой вытирать.

Я сижу — ноль внимания. Просто абсолютно не реагирую. То есть сижу с таким видом, будто он ничего не проливал. Будто и не было этого.

Но тут я замечаю, что никто не замечает, что я не замечаю, как он скатерть залил. Мне как-то обидно стало. И я говорю:

—Хорошее воспитание,— говорю,— не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой...

Гость Куликов покраснел и говорит:

— Я никакого соуса не проливал!

Я говорю:

— При чем здесь соус? Дело не в соусе... Просто приятно, что здесь собрались хорошо воспитанные люди. Вот вы пиво пролили, а никто даже глазом не моргнул. И это очень радостно, тем более что скатерть новая, недавно куплена.

Гость Куликов почему-то еще больше смутился, что-то стал бормотать и вдруг уронил тарелку на пол. Тарелка вдребезги! Гость Куликов стал красный как рак. Все молчат. А я стараюсь не замечать этого нового конфуза, хотя про тарелку у Чехова ничего не сказано.

Я говорю:

— Не смущайтесь, пожалуйста! Какие пустяки! Никто ничего не видел. Бог с ней, с тарелкой! Она из сервиза! Антикварная. Саксонский фарфор!

Гость Куликов почему-то весь затрясся, бросился осколки подбирать — да от волнения скатерть зацепил. На пол посыпались бутылки, рюмки... Я губу закусил, но всем видом стараюсь показать, что ничего этого не замечаю. Я даже, наоборот, насвистывать что-то веселое стал, чтобы показать всем, как мне это все безразлично.