Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР (1950-е — 1980-е). Том 1. Книга 1. - [12]

Но уже в первый номер «Хроники» попали и материалы движения одного из «наказанных народов», а именно крымских татар, уже более десяти лет боровшихся за право вернуться в родные места, откуда их выслали в 1944 г. Почему изо всех национальных проблем в поле зрения «Хроники» в первую очередь попали именно крымскотатарские, а не, скажем, армянские или месхетинские проблемы (совсем уж аналогичные крымскотатарским)? Прежде всего, в силу ряда субъективных обстоятельств: в кругу московских правозащитников оказались люди, которые к 1967 г. уже в течение ряда лет боролись именно за права крымских татар (С. Писарев, А. Костерин). Но и не только поэтому: крымскотатарская проблематика, в отличие от литовской или армянской, легко излагалась в терминах права вообще и прав человека в частности. Кроме того (возможно, в силу именно этого обстоятельства) методы борьбы крымских татар были изначально близки столичным правозащитникам, так как включали петиции, самиздатские информационные листки (возможно даже, что при создании московской «Хроники» крымскотатарские информации являлись неким образцом, прототипом издания) и т. п. А, например, в армянском или литовском национальном движении в этот период еще превалировали подпольные и к тому же политически и национально маркированные формы протеста. Соответственно, информация «Хроники» о происходящем в Литве или Армении стала постоянной и достоверной лишь в 1970-е гг., когда тамошние диссиденты (очевидно, уже ориентируясь на опыт российских правозащитников) взяли на вооружение если не правозащитную идеологию, то, по крайней мере, правозащитную фразеологию.

Тогда же в среде украинских диссидентов зародился аналог московской «Хроники» — «Украинский вестник», а чуть позже литовские католики начали выпускать свой информационный бюллетень — «Хронику Литовской Католической Церкви». Позднее, уже в конце 1970-х, стал выходить «Бюллетень комиссии по расследованию случаев злоупотребления психиатрией» и ряд других. И по жанру, и по самому своему смыслу эти бюллетени, равно как и более ранний — «Бюллетень Совета родственников узников евангельских христиан-баптистов» (издание Совета Церквей ЕХБ — общины баптистов-инициативников, ставших «диссидентами» еще в начале 1960-х), были не чем иным, как самиздатскими газетами, и они стали важным дополнительным источником информации для московской «Хроники». Неважно, что интервалы между выпусками составляли от полутора-двух месяцев до полугода. Характер и формы подачи материала, стилевые и интонационные черты, способы сбора информации и распространения тиража — всё это сближает перечисленные бюллетени с такой, например, газетой, как герценовский «Колокол». Только «Колокол» печатался типографским способом в Лондоне и нелегально ввозился в страну в готовом виде, а тиражирование правозащитных изданий происходило, до поры до времени, в соответствии с самиздатской традицией, самопроизвольно и рассредоточенно, по ходу распространения, самими читателями.

Другой, столь же важный источник информации о «партикулярных» диссидентских движениях обеспечивался карательной политикой государства: до 1972 г. Мордовские лагеря и Владимирская тюрьма оставались единственными местами в СССР, куда отправляли осужденных за «особо опасные государственные преступления» (с 1972-го к ним прибавились Скальнинские, или Пермские, лагеря). Тему политлагерей и политзаключенных интеллигентная публика открыла для себя в 1966–1967 гг., после суда над Синявским и Даниэлем, а книга Анатолия Марченко «Мои показания» прочно включила ее в список актуальных общественных проблем. В первом же выпуске «Хроники текущих событий» возникает раздел, посвященный политзаключенным. Вскоре некоторым из читателей лагерных писем Даниэля, мемуаров Марченко и выпусков «Хроники» пришлось изучать эту проблему «в полевых условиях». К началу 1970-х политические лагеря стали чем-то вроде форума различных диссидентских движений: политзаключенные из числа правозащитников встречались там с националистами, религиозными активистами, подпольщиками и так далее.

Все это, с одной стороны, способствовало расширению тематического спектра правозащитного движения, а с другой — переходу тех или иных диссидентских движений к правозащитной терминологии и правозащитному инструментарию борьбы (что, впрочем, почти одно и то же). Ход обоих процессов и корреляцию между ними легко проследить все по той же «Хронике». Столь же легко проследить и параллельный процесс — постепенное ослабление интереса правозащитного движения к специфическим проблемам творческой интеллигенции. В частности, в библиографических разделах «Хроники» — «Письма и заявления» и «Новости Самиздата» — намечается тематическое обособление правозащитного и публицистического Самиздата. Аннотации на эту категорию текстов явно преобладают; прочие же бесцензурные тексты, циркулирующие в стране, представлены редко и отобраны почти случайным образом, иногда — просто потому, что автор является заметным участником правозащитного движения.

Существовали и более важные обстоятельства, разводящие две струи советского диссента — «гражданский» и «культурный» — и, соответственно, два типа Самиздата, в разные русла. Во-первых, изменялся сам смысл общественного протеста: от экзистенциального выражения несогласия («не могу молчать!») к вполне профессиональной постановке общественной задачи («сбор, верификация, систематизация и доведение до сведения заинтересованных лиц и организаций сведений о нарушении прав человека в Советском Союзе»). Но, поскольку «заинтересованные лица» внутри страны, благодаря предыдущей активности диссидентов, в общем, уже имели представление о ситуации с правами человека в СССР, а «заинтересованных организаций», помимо диссидентских, в СССР не существовало, адресатом правозащитной активности постепенно становилось не столько советское общественное мнение, сколько Запад. Этому способствовало и второе обстоятельство: постепенное перенесение акцентов с традиционно самиздатской формы бытования неподцензурных текстов на иные способы распространения информации — в первую очередь, на т. н. «тамиздат».