Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца - [7]

...На Фонтанке гремел артобстрел, когда мы с Виктором сели за свою первую шахматную партию в ленинградском Дворце пионеров. Произошло это так.

Вместе с блокадным другом Геннадием Дымовым мы увидели удивительное объявление. У стены Аничкова дворца, покрытого, как оспой, выбоинами от осколков, стояла фанерная доска. Несколько раз мы перечитали карандашную надпись: «Прием школьников в открытый чемпионат Ленинграда проводится в понедельник. Руководитель шахматного кружка А. Модель».

Поразмыслив, мы предположили, что под словом «школьники» подразумевается школьный возраст и нас, работяг-тележников, тоже возьмут. Но что означало «открытый чемпионат»?

— Это когда приезжают из других городов,— сказал всезнающий Дымов. Но к нам это не подходило. У нас была блокада. Смысл слов «открытый чемпионат» разъяснился позже — все пришедшие во дворец блокадные мальчишки были допущены к игре. Участников разделили на восьмушки, и битва началась! Выиграв в первом туре, я в самом радостном настроении сел и за следующую партию. Моим соперником был худенький черноволосый мальчик в аккуратном ватнике. Играли мы в подвале дворца, холод был адский, но «зал» заброшенного бомбоубежища казался нам просто божественным.

Помню, на меня произвела впечатление запись партии, которую партнер четко вел в школьной тетради. С интересом следил я за знаками шахматной нотации. В результате этого (так мне искренне казалось!) проиграл таинственный пешечный эндшпиль.

Хмурый как туча подошел к Моделю:

Проиграл!

А кому?

Я снова заглянул в тетрадку и прочел фамилию соперника:

— Какому-то Корчному! — сказал с досадой.

Мальчик в ватнике сердито глянул в мою сторону... Он долго еще не прощал мне этого нечаянного словечка — «какому-то». В двенадцать лет Виктор имел уже обостренное чувство достоинства. Немного раньше он сблизился с моим другом Дымовым, а поскольку я постоянно находился рядом, то пришлось Виктору позабыть эту обиду.

Еще одно случайное обстоятельство помогло наладить знакомство. Как-то, возвращаясь с очередного тура, мы с удивлением обнаружили, что оба живем на Некрасовской улице, в нескольких домах друг от друга. Пережить блокаду на одной улице — это ли не повод для мальчишеской дружбы!

В период гонений на Корчного вдруг «выяснилось», что у него исключительно «желчный, раздражительный характер». В книге А. Карпова и А. Рошаля «Девятая вертикаль» речь идет даже о «комплексе Сальери», помноженном на необъективность.

Сильно сказано. Но честно ли? Все, кто знали Виктора в его ленинградский период, ничего подобного не замечали. Как раз объективность молодого Корчного привела к удивительному на первый взгляд факту: на турнирах во время конфликтных ситуаций шахматисты часто шли на разбор не к судьям, а к Виктору. Его авторитет был непререкаем.

Вспоминаю, как в пятидесятом году команда Ленинградского университета сразилась в Москве со своими коллегами на 20 досках. Корчной играл на первой доске, но, как всегда, умудрялся видеть, что делается на остальных. И вот у одной пары в цейтноте вспыхнул конфликт. Московский студент утверждал, что соперник тронул слона и должен именно этой фигурой пойти. Но тогда она сразу терялась. Наш шахматист это отрицал. Свидетелей рядом не было, и судьи стали в тупик. В это время к столику подошел Корчной. «Я видел, как вы тронули эту фигуру,— сказал он ленинградцу.-— Будьте мужчиной, надо сдаваться». Тогдашний наставник московских студентов Петр Романовский, сам человек почти легендарной честности, протянул руку нашему капитану и, обернувшись к своей команде, сказал: «Все бы так поступали...»

Возможно, этот эпизод вызовет возражение: все, мол, было давно. А вот с годами характер мог и испортиться. Но вспомним поистине рыцарский поступок Корчного в 1983 году. Поступок, сыгравший судьбоносную роль в карьере Гарри Каспарова. Тогда ведь Виктору было уже пятьдесят два. Казалось, сама судьба в третий раз давала ему шанс взойти по трудной претендентской лестнице. В четвертьфинале он победил Портиша, в полуфинале (согласно всем правилам!) ему была присуждена победа над Каспаровым. На пути оставался лишь Рибли или Смыслов. Становилось вполне реальным, что он мог в третий раз встретиться в поединке со своим историческим соперником — Анатолием Карповым.

Но Корчной остался Корчным. Он великодушно отказался от присужденной победы (Каспаров ведь не по своей вине не явился на матч в Пасадену) и сел за доску с будущим чемпионом мира. Разве такое бы сделал Сальери?..

Прямота характера— это далеко не вздорность. А ведь именно этим словом называли в ленинградском спорткомитете высказывания Корчного о непорядках в шахматном клубе на улице Желябова, о воровстве и приписках в спортивных организациях. Он говорил об этом еще тогда — в благостные годы упоения липовой цифирью. Помните, какой конвейер по присвоению разрядов и мастерских званий развернули в шестидесятых годах? Нам был один шаг до лозунга: «В каждой семье — шахматный мастер!» И Корчной боролся с этой показухой, в открытую говоря о девальвации шахматных званий, о снижении класса игры, о блатных заграничных поездках на турниры, о договорных партиях.