АнтиNаполеон - [46]

Услышав подобные слова жены, Наполеон взвился:

— Это я завидую Моро! Да побойся Бога! Ведь это он обязан мне своей славой! Это я отдал ему лучшие войска, оставив себе в Италии лишь одних новобранцев!

Все больше распаляясь, Наполеон заходил по комнате, заложив руки за спину:

— Запомни, Жозефина, я никому не завидую и никого не боюсь! Нас с Моро давно хотели поссорить, но он, ты сама видишь, оказался слишком слаб и тщеславен. Он поддался на посулы сомнительных политиканов, желающих свалить меня. Он вступил в контакты с заговорщиками, значит, он виновен. А они все еще меня узнают…

На следующий день стены всех домов в Париже были увешаны воззваниями следующего содержания:

«Пятьдесят бандитов, этих мерзких остатков гражданской войны, во главе с Кадудалем и генералом Пишегрю проникли в столицу. Их проникновению способствовал генерал Моро, который вчера был передан в руки национального правосудия».

Противники Наполеона, в свою очередь, расклеили повсюду свои листовки:

«Моро невиновен! Этот друг народа и отец солдат закован в цепи! Бонапарт, этот иностранец, корсиканец, превратился в узурпатора и тирана! Французы, вам обо всем судить!»

Неаполитанский дипломат маркиз де Галло, находившийся в те дни в Париже, писал:

«Общественное мнение было взволновано, как если бы произошло землетрясение».

* * *

В ночь с 27 на 28 февраля был арестован и Пишегрю, выданный полиции за 100 тысяч франков неким Лебланом, хозяином квартиры на улице Шабанэ, дом № 39. Французский историк Андре Кастело пишет об этом так:

«26 февраля несчастный беглец постучался в двери дома торгового агента Трейля, который согласился его спрятать. Но в его просторных апартаментах, где всегда полным-полно народу, трудно все же спрятать человека, которого хорошо знал весь Париж, и которого ищет полиция. Чета Трейль рассказала о своем затруднительном положении приятелю Леблану. Тот предложил генералу свою каморку, расположенную в двух шагах от суда, на улице Шабанэ. Тот с благодарностью принял такое предложение. Польщенный Леблан ответил, что это, мол, для него большая честь, и все сели за стол, чтобы отпраздновать удачное решение проблемы. Обед едва начался, как Леблан вдруг вспомнил, что у него неотложное свидание, нужно оформить кое-какие поставки.

Он тут же исчез, пообещав вернуться, как только все уладит.

Куда же он так спешил? Конечно, в полицию. Леблан был наводчиком. Он знал, что установлено вознаграждение 100 тысяч франков тому, кто укажет, где находится Пишегрю».

Потом Леблан как ни в чем не бывало вернулся к Трейлям, а в девять вечера проводил генерала к себе домой. Сам он сказал, что переночует у приятеля. Ночью полицейские при помощи дубликата ключей неслышно проникли в квартиру, где находился Пишегрю, и набросились на спящего. Комиссар Комменж написал потом в протоколе:

«Ворвавшись в комнату, мы увидели человека, в котором узнали бывшего генерала Пишегрю. Он, увидев нас, сел в кровати и вытащил из-под подушки пистолет, но выстрелить не успел, так как мои люди его опередили».

Три человека навалились на Пишегрю. Едва проснувшись, он почувствовал страшное давление чьих-то больших пальцев у себя на подбородке, остальные пальцы железным кольцом сдавили ему гортань.

— Смотри, не сломай ему шею! — крикнул кто-то.

С неимоверной силой, давление которой он все время чувствовал на своей шее, генерал был при поднятии приведен в сидячее положение, что дало ему возможность осмотреться вокруг себя и получше разглядеть нападавших. Очевидно, это были опытные в подобных делах субъекты. Сопротивляться было невозможно, но Пишегрю все равно минут 15 продолжал бороться. Наконец, совершенно обессиленный и израненный, он прохрипел:

— Все, я сдаюсь, отпустите меня.

Его завернули в одеяло, перетянули веревками, бросили в фиакр и повезли к Реалю на допрос.

— Ваше имя? — спросил государственный советник.

— Вы его знаете так же хорошо, как и я, — с презрением ответил генерал.

— Вы знакомы с Жоржем?

— С каким таким Жоржем?

— Тем самым, что прибыл из Англии, чтобы убить первого консула.

— Уж не думаете ли вы, что я могу быть связан с такими злодеями? — возмутился Пишегрю. — Я не знаю этого человека.

Пишегрю был красив, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, контрастировавший с благородством черт верхней части лица. Это было умное и очень подвижное лицо, на котором выражение каменной решительности порой сменялось полным бессилием и неуверенностью.

— Откуда вы прибыли в Париж? — продолжал Реаль.

— Какая разница!

— С кем вы приехали?

— С самим собой.

— Знаете ли вы генерала Моро?

— Все знают, что раньше он служил под моим начальством.

— Виделись ли вы с ним после вашего приезда в Париж?

— Мы — военные. К тому же враги. В подобных условиях люди видятся друг с другом только со шпагами в руках.

— Знаете ли вы, кто я?

— Кажется, знаю.

— Я всегда отдавал должное вашим военным талантам.

— Рад за вас. Вы закончили?

— Вам сейчас перевяжут раны.

— Не нужно, ведь вы все равно меня расстреляете. Оставьте меня в покое.

По свидетельству личного секретаря Наполеона Бурьенна, Пишегрю отказался подписывать какие-либо бумаги. В своих «Мемуарах» Бурьенн писал: