Антихрист - [34]

На другой день взял я сачок, будто иду рыбу ловить, и вброд перешел Белицу. Арма вышла из-за ракитника, набеленная, с серебряными пряжками на поясе. Повела меня за собой, стан так и изгибается. «Всю ночь глаз не сомкнула, — говорит. — Боялась, не придешь. Может, думаю, испугался. Исполать тебе, что пришел».

Сели мы с ней на лужке и начал я расспрашивать: «Ходите ли нагими в пещерах своих?» «Ходим, большой грех это, но дьявол от того силу теряет и лишается власти над нами». «Как так теряет силу?» «Да ведь после того, как воздадим ему, он покидает нас. Так учат учители наши». «Верно ли, что хотите оскоплять детей?» «Это во благо им. Скопцы не очень-то подвластны дьяволу… Если хочешь узнать нас, пойдем, отведу тебя, среди нас много вашего брата, чернецов». «Но молитесь вы или нет?» «Молимся — вслед за тем, как воздадим дьяволу, молимся. Некоторые даже слезы льют, другие нет. Ты сам решишь, благо ли это».

Гляжу — улыбается этак печально. Какой я представлял её себе, такой и была она.

«Чего хочешь от меня? Чтобы стал я еретиком?» «Только видеть тебя хочу», — отвечает. «Запрещено нам общение с женщинами. Ступай с миром», — произнес я и сам на себя подивился. Ох, душа, бежишь ото зла, а в любовь облекаешь страсти свои!..

Вздрогнула она от слов моих, ухватилась руками за косы. «Не прогоняй меня, — говорит, — не отталкивай. Тоскует по тебе душа моя». Сидит, качается из стороны в сторону, как плакальщицы над покойником. «Коснись меня рукой, голубь небесный, очисть меня», — и кладет голову мне на колени.

Тяжелой показалась мне грешная голова её. Гляжу на женский затылок, округлые плечи, а она схватила руку мою, целует. «Сжалься, — говорит, — знал бы ты, как я искала тебя. Уж отчаялась было — не взглянет на меня, думаю, зачем только тешу себя? Лучше в омут головой…» Рука у неё нежная, теплая, сжимает мою, а я диву даюсь. Кто мне послал её? Как это она думала обо мне и откуда узнала, что я измучен? Чей перст в этом — божий или дьявольский? Открыть ли ей, как молился я о спасении её? «Открой», — гудела река. «Открой», — шептал ветерок. «Возлюби её! — убеждали птицы. — Она тебе всех ближе, всех роднее, потому что ты Фома неверующий и Иуда Искариот». Обдало меня жалостью, и я сказал ей: «Я тоже всю зиму думал о тебе». Она встала на колени, прижала руку мою к своему челу и застыла недвижно. «Святой красавец, — говорит. — Верно ли это? Повтори, дай услышать ещё раз». «Верно. Сотворились дурные дела, не могу я долее оставаться в монастыре». «Но что решил ты?» «Хочу постранствовать по белу свету, поглядеть, поразмыслить». «Постранствуй, постранствуй! — вскричала она. — Я тоже странствую. Пускай увидят люди, какой ты. И я пойду с тобой, отче». «Не называй меня так. Эню зови меня, мирским моим именем», — говорю ей. И, сказавши, понял, что и впрямь отрекся от монашеского обета, вспомнил свой сон и отцовские слова: «Как мог и ты отречься от него?»

День тёплый, земля в нарядном уборе, всё тонет в неге, сердце, закованное в цепи отрицания, тянется к женщине, а разум обманывает себя тем, что от еретиков узнает тайну, не ведомую ни Теодосию, ни Евтимию. Что только ни произрастает из проклятой сей тайны? Глазами глядим на неё, ушами слушаем, а разгадать не можем. И если кто скажет — ведома она мне, лжец он. Если же скажет — нет никакой тайны, то — глупец!

На вечерней службе молил я Господа простить мне то, что покидаю святую обитель. Молился Богу, а сам пребывал с Сатаною и нарек Сатану братом господним, и выходило, что в поисках истины стою я теперь между ними обоими, к чему склонны мы, болгары, не разумеющие, что для того, кто поступает так, всё, что сегодня дорого ему как божье, завтра потеряет цену, как дьявольское. И не будет он знать, что его, а что чужое, и легко будет обманывать его и грабить. Ибо знание, добытое постоянным отрицанием, исчезает, как вода в песке, и тот, кто сегодня называет злато железом, а завтра железо — златом, осужден на вечную нищету…

На другой день Арма принесла мне мирское платье, пояс, бурку, вбил я на берегу в землю кол, снял с себя рясу и подрясник, скинул камилавку и посадил на кол инока Теофила, сказав при этом: «Знать тебя не знаю, ведать не ведаю, но пусть грех будет на мне. А если братья подумают, что я утонул, тем лучше, ибо для них я мёртв…»

Л

Уподобился я царевичу из притчи о власти женской красы: заточили его в пещеру с малолетства и предсказали царю, что ослепнет сын его, коли увидит огонь и солнце ранее, чем в двадцать лет. Когда двадцать лет миновали, вывели юношу на свет божий и показали всё, что есть в мире — мужчин, женщин, злато, жемчуга, богатые одежды, оружие, стада. Царевич всему спрашивал название и для чего служит, и слуги объясняли ему. А когда спросил он о женщинах, один из телохранителей в шутку ответил: «Демоны это, мучители людей». Пришел царь узнать, что всего более пришлось по душе сыну. Царевич молвил: «Ни к чему так не стремится душа моя, как к тем демонам, что мучают людей». И подивился царь жестокой силе естества…

Заночевали мы с Армой в запустелом поповском доме. Поужинали в темноте просяной лепешкой и легли — Арма в кухне, я в горнице, где стояла кровать. Укрылся с головой и сотворил крестное знамение, чтобы прогнать злых духов. В доме пахнет пылью и чем-то кислым, окна немытые, и, кажется, караулит тебя нечистая сила, а может и сам поп-вурдалак. Прислушался я — как там Арма в кухоньке? Спустя немного слышу — шаги, скрипнула разделявшая нас дверь и на пороге встала Арма. В одной рубахе. Подошла, присела ко мне на кровать. «Не могу, — говорит, — повести тебя к нашим». «Отчего же?» — спрашиваю. «Оробеешь ты и убежишь. Знаешь, как воздаем мы дьяволу? Предаемся плотскому греху, мужчины с женщинами… Так оно заведено у нас, голубь мой». И умолкла. Волосы распущены, спадают до полу. Слышу дыхание её, сердце звенит в ушах, нечистая сила волнами накатывает на меня. Не та это Арма, что целовала мне руку и взирала на меня, как на святого, но блудница. Сидит, точно самодива у родника, и голос у нее иной, будто издалека доносится. Хотел я сказать ей, чтобы шла прочь, но во рту пересохло. «Ты, — говорит, — пребываешь ещё в горнем раю. Догадавшись о том, учители наши прогонят тебя. Куда мы тогда денемся? Если хочешь, чтобы отвела я тебя к нам, надо мне лечь с тобой. Так поступают у нас с непосвященными. Бог не считает это грехом, потому ведь и сотворены мужчина и женщина различными». И подобно тому, как одна дождевая туча подползает к другой, чтобы разразиться грозою, так и Арма обвила меня сладостной тяжестью женской плоти, чтобы принести прохладу греховному жару в теле моем…