Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала - [5]

.

Искать логику в умозаключениях польских руководителей предвоенного времени дело заведомо безнадёжное. А некоторые их заявления анализировать должны не историки, а представители совсем других профессий. Например, за несколько дней до начала войны маршал Польши Эдвард Рыдз–Смиглы с пафосом заявил: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими — нашу душу»[27]. Оккупационная политика Германии на территории Польши в годы Второй мировой войны показала, сколь далёкой от реальности была демагогия польского маршала[28].

В этой связи огромную ценность имеет свидетельство Яна Карского (наст. имя Ян Козелевский). В 2002 г. в Вашингтоне в парке Джорджтаунского университета ему установили памятник. Карский знаменит тем, что в годы войны в качестве курьера осуществлял связь между польским подпольем и эмигрантским правительством в Лондоне. Он одним из первых поведал миру об уничтожении евреев в оккупированной немцами Польше, за что получил от Израиля звание Праведника мира. В Польше Карского иногда представляют «узником советских лагерей», хотя он всего несколько недель находился в лагере вблизи Козельска Калужской области. Осенью 1939‑го Берлин и Москва произвели обмен военнопленными. Немцы передали СССР уроженцев Западной Украины и Западной Белоруссии, взамен получив поляков, до войны проживавших на захваченной гитлеровцами территории Польши. Карского передавать не собирались. Воспользовавшись случаем, он добился этого и получил возможность сравнить Козельский лагерь с германским лагерем в Радоме и узнать, насколько разным было отношение к военнопленным полякам советских людей и гитлеровцев. Противник СССР и социализма свидетельствовал, что советские охранники «всегда были снисходительны, насколько позволяла военная дисциплина. Чтобы они били и унижали пленных — такого я не видел ни разу…». Отношение немцев оказалось принципиально иным: «Любое приказание или замечание неизменно начиналось с обращения “польская свинья”. Они никогда не упускали случая двинуть пленному ногой в живот или кулаком в лицо. Малейший проступок или даже намёк на какую–либо провинность карались немедленно и самым жестоким образом»[29].

Накануне войны такой сценарий развития событий польские руководители не рассматривали. Более того, в беседе с Бонне посол Лукасевич в ответ на замечание, что угроза войны с Германией делает для Польши необходимой помощь СССР, пообещал: «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны!»[30]

Позиция Варшавы не изменилась и 23 августа, когда Бек сообщил дипломатическим представительствам Польши:

«Учитывая сложившуюся в результате приезда Риббентропа в Москву новую ситуацию, французский и английский послы в повторном демарше выразили пожелание своих правительств, заключающееся в том, чтобы, начав вновь военные переговоры для ограничения возможностей и сферы действия германо–советского договора, можно было в тактическом плане изменить ситуацию. В связи с этим к нам вновь обращаются с просьбой о “тихом согласии” на выражение военными делегациями в Москве уверенности в том, что в случае войны польско- советское военное сотрудничество не исключается.

Я заявил, что польское правительство не верит в результативность этих шагов, однако, чтобы облегчить положение франко–английской делегации, мы выработали определённую формулировку, причём я повторил не для разглашения наши оговорки, касающиеся прохода войск.

Формулировка звучала бы так: “Французский и английский штабы уверены, что в случае совместных действий против агрессора сотрудничество между СССР и Польшей в определённых условиях не исключается. Ввиду этого штабы считают необходимым составление с советским штабом любых планов”.

Используя возможность, я ещё раз сделал категорическое заявление, что я не против этой формулировки только в целях облегчения тактики, наша же принципиальная точка зрения в отношении СССР является окончательной и остаётся без изменений»[31].

Непреклонная позиция Варшавы была хорошо известна англичанам и французам. Но поскольку они стремились не допустить заключения договора между Москвой и Берлином, Париж предпринял попытку предотвратить развитие событий по нежелательному сценарию. 21 августа в 16 часов правительство Франции телеграммой за подписью Бонне наделило генерала Думенка полномочием заявить, что при условии согласия польского правительства французское правительство готово согласиться на проход советских войск через Польшу и в соответствии с этим разработать и подписать соответствующую конвенцию. 22 августа Думенк письменно известил Ворошилова о своих полномочиях и был принят им в тот же день между 19 часами и 19 час. 50 мин. Комментируя встречу глав советской и французской военных миссий, немецкий историк И. Фляйшхауэр отметила: «Отношения с западными партнёрами по переговорам по–прежнему оставались на повестке дня, на что указывают заинтересованность и настойчивость, с которыми Ворошилов задавал в этот вечер свои вопросы главе французской делегации. Увы, все они оставались без убедительных ответов…»[32] Главное, что Польша и Румыния по–прежнему не давали согласия пропустить части Красной армии навстречу германским войскам, и изменить это решение Варшавы и Бухареста Париж был не в силах. В ходе беседы в словах Ворошилова прозвучало разочарование поведением западных держав: «Мы ведь самые элементарные условия поставили. Нам ничего не даёт то, что мы просили выяснить для себя, кроме тяжёлых обязанностей — подвести наши войска и драться с общим противником. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общим врагом!»