Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала - [110]
Таким образом, наличие вышеуказанных расхождений в сравниваемых немецких фотографиях и сканах из архива МИД РФ показывает, что эти документы не являются копиями друг друга. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с разными документами. В свою очередь это возвращает нас к базовому вопросу — сколько всего было подписано документов? Почему указанное в самом договоре количество оригиналов явно
Рис. 11—12. Копия секретного дополнительного протокола из книги Л. А. Безыменского
противоречит ситуации, когда как в Берлине, так и в Москве имеются по два разноязычных подписанных подлинника документа?
В ходе Нюрнбергского процесса защитник Рудольфа Гесса Альфред Зайдль утверждал, что секретный дополнительный протокол был изготовлен «только в двух экземплярах. Один из них был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привёз в Берлин». При этом бывший статс–секретарь Министерства иностранных дел Германии Эрнст фон Вайцзеккер утверждал, что «видел фотокопию этого соглашения, может быть, я видел подлинник, но, во всяком случае, фотокопию я держал в руках. Один экземпляр фотокопии был заперт у меня в сейфе». Как справедливо отметила германский историк И. Фляйшхауэр, «шла ли речь об одной единственной или нескольких копиях и были ли они изготовлены по желанию или с ведома Риббентропа, неизвестно»[842]. Однако ещё в 15.50 26 августа 1939 г. германское посольство в Москве получило телеграмму от Риббентропа, который напоминал, что «подписанный 23 августа секретный дополнительный протокол вместе со всеми имеющимися черновиками должен держаться в строжайшем секрете», и требовал взять с сотрудников, знающих о нем, подписку о неразглашении[843]. О каком документе говорится в этой телеграмме, разве Риббентроп не забрал его с собой в Берлин? И хотелось бы знать, а сколько именно имелось черновиков? К сожалению, до сих пор точно неизвестно, сколько вообще было подписано экземпляров протокола.
Изучение комплекса документов августа 1939 г. позволяет утверждать, что ни в тексте договора о ненападении, ни в тексте протокола нет никаких указаний на взаимную связь этих документов. То есть юридически протокол не являлся частью советско–германского договора. В отличие от договора, окончательный текст которого был опубликован 24 августа, доработка текста протокола продолжалась, о чем свидетельствует «Разъяснение…» от 28 августа[844]. Соответственно, протокол не проходил процедуру ратификации[845], а значит, не получил «юридически закреплённого статуса межгосударственного документа». В свою очередь это означает, что и для СССР, и для Германии это был своеобразный «протокол о намерениях», фактически речь идёт о письменно оформленной договорённости на уровне глав внешнеполитических ведомств, которая позднее не раз изменялась и уточнялась. Несмотря на то что в протоколе имеется слишком много слов о его секретности, в нем нигде не указано, в скольких оригиналах он составлен, на каких языках и какой юридической силой они обладают. Не ясно, почему фразы «По уполномочию Правительства СССР» и «За правительство Германии» не были напечатаны на машинке? Ведь это было сделано в «Разъяснении.». И почему во всех этих документах нет машинописных расшифровок фамилий подписантов?
Кроме того, имеется ряд вопросов непосредственно по тексту секретного дополнительного протокола. Так, в протоколе нет объяснения, что такое «сфера интересов», что в дальнейшем позволило Германии обвинить СССР в его нарушении. В 1‑м пункте документа точно не указано, с какой стороны латвийско–литовской границы находится сфера интересов Германии, а с какой СССР. В результате данный текст допускает различные толкования. Только по другим документам можно понять смысл этого абзаца.
В протоколе очень невнятно сформулирована ситуация с Виленской областью. Во–первых, Литва не была участником соглашения, поэтому очевидно, что это была попытка немцев расширить свою сферу интересов на восток от литовско–польской границы 1939 г. Во–вторых, никаких чётких границ Виленской области никогда не существовало, и фактически Москва предоставила Берлину карт–бланш на произвольную трактовку данного вопроса. Ведь немцы могли использовать советско–литовский договор от 12 июля 1920 г., по которому Литва должна была получить значительную часть северо–западной Белоруссии с городами Гродно, Лида, Ошмяны[846]. То есть весь огромный регион от стыка латвийско–литовско–польской границы до германской границы в Восточной Пруссии (около 350 км) остался не разграниченным на сферы интересов. Это особенно странно, если учесть, что Молотов активно добивался и добился уточнения протокола, в который было внесено название реки Писса (около 35 км от р. Нарев до границы Германии). Собственно, проблема с Виленской областью актуализировалась уже 22 сентября 1939 г., когда Шуленбург передал Молотову памятную записку, в которой, ссылаясь на занятие города советскими войсками, указал, что «заключённое между нами соглашение признает заинтересованность Литвы в этой области. Мы поэтому предполагаем, что между нами существует согласие в том, что при окончательном территориальном переустройстве Виленская область
