Антибард: московский роман - [31]

Так, банка лосося; ножка, оставшаяся от курицы-гриль недельной давности; три куска копченой скумбрии на тарелочке, накрытые бумажкой, и в заморозке полпакета картофеля фри. Вполне приличный ужин для двоих, если не слишком выебываться. Можно съесть все это сейчас, потому что потом, после Алферова, я так буду накачан коньяком, что есть ничего просто не смогу. А в магазин можно сходить и завтра.

Хлюпающая под ногами грязь.

Вокруг прыгают через лужи мои сограждане. В черно-серых одеждах с лужниковского и динамовского рынков, блестящих от дождя. У всех одинаковые в свете витрин и фонарей лица, одутловатые и напряженные. Нехорошие такие лица, недобрые. Затраханные жизнью. Особенно у женщин.

Женщины в китайских плащах и куртках, мешковатых, как войлочные доспехи ополченцев Дмитрия Донского.

В вязаных шапочках не от Диора.

Женщины, которые так и не дождутся своего принца; с которых не сорвет вечернее платье в бильярдной голливудского особняка Джордж Клуни; юный шейх-миллионер не откинет нетерпеливо вышитую золотом чадру с прекрасного лица своей любимой наложницы; над которыми не нависнет с воздетой плеткой Строгий Господин с тонкой ниточкой усов на бледном породистом лице; которых никогда не выебет ни Киркоров, ни Басков, ни Домогаров и даже муж в сорок лет покинет супружеское ложе и поселится в гараже со своей любимой раздолбанной «Ладой», станет идейным алкоголиком или любителем малолеток, если он еще на что-то способен. В сорок лет бабья жизнь этих женщин плавно перетечет в безропотное ожидание внуков, расцвеченное летними радостями огородничества и обсуждением «Большой стирки» с товарками.

А между тем все они могли бы быть безумно красивы.

Вся красота этого мира погребена в их бесполезных телах. А мне всю жизнь так не хватало красоты!..

— А сколько ты платишь за квартиру?

— М-м-м… Я даже не знаю. За три месяца я заплатил двести баксов.

— Так мало? Это однокомнатная?

— Да.

— Послушай, это же совсем копейки. Сейчас обычно сдают долларов за двести пятьдесят — триста, за двести-то невозможно найти. Тебе просто повезло.

— Да, мне повезло. Но, боюсь, это ненадолго… А вот мы, собственно, и пришли.

Я открываю кодовый замок, и мы входим в подъезд.

— И так близко от метро! — восхищается Вера.

— Ну, квартира, честно говоря, так себе… Евроремонтом там и не пахнет, но жить можно.

— Но удобства-то хоть там есть?

Вот женский вопрос.

— Конечно, есть. Правда, ванна маленькая, сидячая. Ты когда-нибудь видела сидячие ванны?

— Не-е-ет…

— Вот и я до этого не видел. Вообще там все маленькое. Не знаю, какой мудак этот дом проектировал.

Лифт в доме старинный, с открывающейся решетчатой дверью. Откуда такой лифт в блочном доме — ума не приложу. Кабинка узкая, как стоячий гроб, с дырками под потолком, чтоб в случае чего не задохнуться, покрытие не антивандальное, а старый добрый совковый пластик под дерево, старательно исцарапанный и исписанный разноцветными маркерами матерщиной. «Хуй», «Лека — сука», чье-то страстное «Лоррыса!» и неожиданно продвинутое «Rasta — the best of the world!». Интересно, кто в этом сраном доме такой поклонник раста?

Вера прижимается ко мне. Я обнимаю ее и целую.

Мы едем и целуемся. Старательно работая языками.

Шестой этаж.

В конце концов, до шестого этажа можно и не отрываться друг от друга. Едем на громыхающем лифте и целуемся. Присутствие коньяка в оттягивающем руку пакете придает легкость и беспечность мыслям.

Бля-я-мсс!

Шестой этаж.

Приехали.

Странность этого лифта заключается еще и в том, что он останавливается посреди этажей. По этой причине мы спускаемся ниже, на пятый этаж. Квартира у Аллы действительно совсем маленькая, на одного человека. Двоим здесь не ужиться. Идеальная жилплощадь для одинокой старушки с моськой или для пьющего русского художника вроде отца Аллы. Как бишь его звали? Кажется, Николай Степанович.

Вся квартира увешана картинами Николая Степановича. Когда я здесь поселился, Высоцкого в цепях уже не было. Алла сказала, что перед смертью отец подарил ее Центру творчества В.С. Высоцкого на Таганке. И слава Богу — эта махина висела как раз над койкой, на которой я сейчас сплю, и я бы постоянно боялся, что она на меня рухнет ночью и я умру со страху. Зато пейзажами увешаны все стены. Я не шибко разбираюсь в живописи, но мне кажется, что это очень хорошие пейзажи, столько в них неги и покоя. Хочется попасть на такой вот лужок-бережок, поваляться на солнышке, жуя травинку, а там, где сгущаются фиолетовые сумерки, чего-нибудь выпить. Запустить бы туда Аллу нагишом, вот она была бы счастлива!..

Но кроме создания эстетической атмосферы, пейзажи выполняют и чисто функциональную роль — они практически полностью закрывают от взоров обои, которые не менялись, наверное, со дня сдачи дома в эксплуатацию.

Вперемежку с пейзажами Николая Степаныча белыми лоскутами висят графические работы Аллы.

Живи она в России Серебряного века, она была бы русским Бердслеем в юбке, я уверен. Не употребляла бы изделия завода «Кристалл», а нюхала бы купленный в аптеке кокаин через длинный тонкий эбеновый мундштук, изящно сжимая его пальцами, затянутыми в шелк перчаток до локтя. А потом смела бы ее кокаиново-морфинистская волна первой русской эмиграции последней российской богемы в Париж, в монмартрское небытие, в объятия абсентовых галлюцинаций, и ныне каждое отечественное издательство считало бы за честь украсить ее изломанными женщинами всякую бабскую хуйню, которую они выпускают. Так нет же! Угораздило ее родиться в наше время, когда и богемы-то толковой нету, не говоря уже о декадансе, а только одни кретины и бездари с подвешенными языками обоих полов куют свои гиблые сексуальные связи в чаду помпезных московских презентаций.