Анти-Ахматова - [41]
Но он настал, тот день, когда в газетах было напечатано знаменитое постановление об Ахматовой и Зощенко. Мы были в это время в Ленинграде, и увидеть ее не пришлось. Она лежала за закрытой дверью. Лежала неподвижно, глядя в потолок, безмолвная. Как бы лишившись речи. Так было долго-долго.
Г. Л. КОЗЛОВСКАЯ. «Мангалочий дворик…» Стр. 396
Вот уж расцвет чаяний! И не видели вовсе, и лежала за закрытыми дверями — а знают, и как лежала, и куда она глядела, и была ли безмолвная, или молвила что.
Зощенко и Ахматова были исключены из Союза писателей. То есть обречены на голод.
Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 243
Это Ахматова диктовала Аманде Хейт. Никаких реальных неудобств, однако, это исключение ей не создало.
29-ого позвонили и велели прийти за ахматовской карточкой. Дали рабочую карточку за весь прошедший месяц.
И. Н. ПУНИНА. Сорок шестой год. Стр. 470
Это было в сентябре. Постановление — в августе. Всего реального наказания было — ЗАДЕРЖКА с привилегированной карточкой на две недели. Ну а ее к этому времени уже завалили карточками почитатели, кормили знакомые.
Хотя книги Ахматовой, вопреки постановлению, печатались несколько десятилетий многотысячными тиражами…
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 668
22 сентября 1946 года.
С. К. Островская: Пьем у Ахматовой. <…> А. держится прекрасно и, пожалуй, даже бесстыдно. «На мне ничто не отражается».
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 45
Однако надо и красиво сказать:
Подведя меня к газете, прикрепленной к доске, сказала: «Сегодня хорошая газета, меня не ругают». «Скажите, Фаина, зачем понадобилось всем танкам проехать по грудной клетке старой женщины?»
Ф. Г. РАНЕВСКАЯ. Дневник. Стр. 48
Гонений реальных, кроме тех, что известны — а всего-то и было, что объявлено: стихотворения Анны Ахматовой не являются зовущим вперед образцом коммунистического поэтического задора — А ОНА СЧИТАЛА НАОБОРОТ? — никаких не воспоследовало.
4 сентября 1946 года А. А. Ахматова и М. М. Зощенко были исключены из Союза писателей. Однако с голоду умереть им не дали. «По высочайшему», очевидно, повелению — обоим разрешили заниматься литературными переводами.
Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 134
А может, и без «высочайшего» повеления.
Б. Пастернак — письмо жене:
Я добился того, что Анне Андреевне дадут работу во всех издательствах.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 57
Хотя это вообще-то поклонники Ахматовой считают Голгофой — переводы. Она скорбела, что «Правда» отклонила ее стихотворение «Я к розам хочу…».
Февраль 1948 года.
Л. В. Шапорина:
«Московский Литфонд предложил ей санаторию и 3000 рублей. Я очень советовала ей воспользоваться этим предложением и поехать».
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 54
3 апреля 1948 года. А. В. Любимова посетила АА. А.А. показала ей альбом своих фотографий. «Она получила медаль «За доблестный труд».
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 56
На этом можно закончить о гонениях?
Ахматова с юных лет усвоила, что литература — это прежде всего карьера, успех, а не творчество.
Литературную дрязгу она называет трагедией. «Последняя трагедия Анненского» — ее статья: о главном событии в литературной биографии Иннокентия Анненского.
Суть статьи в смерти немолодого поэта, пережившего потрясение, когда его первую большую публикацию в «Аполлоне» легкомысленно сняли, заменив подборкой стихов Черубины де Габриак, то есть Е. Дмитриевой и М. Волошина. «Анненский был ошеломлен и несчастен. И через несколько дней он упал и умер на царскосельском вокзале».
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 294
Может, впрочем, это она возводит напраслину на заслуженного поэта: как-никак Черубина де Габриак — ее соперница в романе с Гумилевым. На Черубине хотел Гумилев жениться, стрелялся — и вынужден был утешиться Анной Горенко.
Анна Ахматова вешает на Черубину (предварительно растоптав, конечно, как личность в других мемуарах) и вину за смерть Анненского.
В случае Зощенко и Ахматовой все обстояло гораздо более конкретно. Вне зависимости от меры таланта они были официальными статусными советскими писателями. И вот потеря этого положения — в этом была их трагедия. Отстранение от читателя? — не смешите меня! — Ахматова не заметила ни отлучения Корнея Чуковского от детской аудитории, ни Пастернака: его зло одернула (он, правда, не нуждался — писал стихи): «Почему же он не черпает силы в гонениях?» А вот лишение номенклатурных привилегий — это действительная трагедия. Смерть чиновника.
«В Ленинграде Союз Писателей не обращает на меня ровно никакого внимания. Я ни одной повестки не получаю, никогда, никуда, даже в университет марксизма-ленинизма. Со мной обращаются как с падалью <…>».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 73
«Я позвонила в Союз <…> заказать билет в Москву <…> и, чтобы придать своей просьбе вес, называю себя. Боже мой! Зачем я это сделала! Незнакомый голос кричит: «Анна Андреевна? А мы вам звоним, звоним! Вас хочет видеть английская студенческая делегация, обком комсомола просит вас быть». Я говорю: «больна, вся распухла». <…> Через час звонит Катерли: вы должны быть непременно, а то они скажут, что вас удавили. (Так прямо по телефону всеми словами.)
Тамара Катаева — таинственный автор двух самых нашумевших и полемических биографий последнего десятилетия — «АНТИ-АХМАТОВА» и «ДРУГОЙ ПАСТЕРНАК». Виртуозно объединив цитаты из литературоведческих и мемуарных источников с нестандартным их анализом, она стала зачинательницей нового жанра в публицистике — романа-монтажа — и вызвала к жизни ряд подражателей. «Пушкин: Ревность» — это новый жанровый эксперимент Катаевой. Никто еще не писал о Пушкине так, как она.(Задняя сторона обложки)«Пушкин: Ревность», при всей непохожести на две мои предыдущие книги, каким-то образом завершает эту трилогию, отражающую мой довольно-таки, скажем прямо, оригинальный взгляд на жизнь великих и «великих».
Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».
Тамара Катаева — автор четырех книг. В первую очередь, конечно, нашумевшей «Анти-Ахматовой» — самой дерзкой литературной провокации десятилетия. Потом появился «Другой Пастернак» — написанное в другом ключе, но столь же страстное, психологически изощренное исследование семейной жизни великого поэта. Потом — совершенно неожиданный этюд «Пушкин. Ревность». И вот перед вами новая книга. Само название, по замыслу автора, отражает главный пафос дилогии — противодействие привязанности апологетов Ахматовой к добровольному рабству.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.