Ант - [21]

5.

Когда-то в детстве я поступил подобным образом и запомнил это. Я не из тех, кто кается - не у кого просить прощенья, но запоминаю навсегда.

Потом я не мог убить никого, боялся случайно задеть рукой. Ходил по тропинкам, стараясь не тронуть гусеницу, муравья, любого мелкого зверя. Я видел как умно рассуждающие, о жизни, о боге, люди топтали жизнь, я уж не говорю о мелких насекомых - не замечали страдающую собаку, кошку, шли напролом по телам упавших, со значительными лицами и пустыми глазами, рассуждая, рассуждая о высоком... Они вызывали во мне ярость. Почему так повернулось во мне с годами, не могу объяснить, только никаких глубоких рассуждений за этим не крылось, стало само по себе. Может, ноги научили меня ценить любую жизнь, благодаря им я знал, что всякому существу бывает так трудно, страшно, больно, что совершенно неважно, человек он или насекомое. Благодаря боли я понял, что правит жизнью - злодейство хаоса, мы все перед ним жертвы, сегодня или завтра, все равно. Муравью, подчиненному природы, не вырваться из хаоса, не прервать этот поток злодейства, тем более, стоит уважать его стремление стоять насмерть, и помочь ему, а не способствовать силе разрушения!

Только мы способны выламываться из границ, не плыть по течению случайных обстоятельств. Я знаю одно такое действие - творчество, здесь охотник я - подстерегаю нужный мне случай, и будь он живым существом, сам бы удивился тому, что вышло. Здесь он полезен и безопасен, потому что область эта - игра, пусть серьезная и глубокая, но со своими правилами и условностями, из нее всегда можно выйти, как проснувшись улизнуть от жуткого сна. Жизнь отличается безысходностью - уйти можно только в смерть, значит, в никуда. Выдумки о будущей вечности меня смешат, наше будущее грязь и вонь разложения... и то, что остается в памяти живущих.

Конечно, ничего подобного я никогда не говорил ему, он бы посмеялся над моими неуклюжими мыслями, время было такое - все помешались на боге и своей национальности. Я ничего об этом не хочу знать, я человек без кожи, вот моя вера и национальность.

А теперь я и вовсе забыл обо всем, кроме муравья.

В другое время я с неодобрением остановил бы его, но тут что-то прорвалось во мне. Я закричал, замахал руками, при этом ничего разумного сказать не сумел, меня трясло от бешенства. К счастью вскочить на ноги я не мог, мне требуется время, иначе я бы ударил его. Он испугался, обиделся, вскочил и ушел не оглядываясь, при этом даже забыл свой рюкзак, еду и вино. Я собрал его вещи, взял и бутылку, машинально хлебнул глоток-другой и потащился назад. Меня никто теперь не видел, и я позволил себе расслабиться.

6.

Зря, совершенно зря я выпил этого дурацкого вина! Я всегда знал, что любая мелочь мне обходится боком, каждая моя ошибка или оплошность закончатся неприятностью, но в тот день, огорченный своим поступком, забыл об осторожности. Я прошел значительную часть пути, вышел на край леса, собирался перейти поле, а там уже рукой подать... И вдруг левую ногу скрутила судорога, такая, каких у меня не бывало с детства.

Крошечный комочек, твердый камушек с острыми краями... все, что было живого и деятельного в этой тонкой палке с ободранной кожей и рваными ранами - все собралось, закрутилось в момент, и камнем застыло. И я застыл, я не умел кричать. Согнулся, упал на бок и лежал, смотрел на травинки перед глазами, по ним неторопливо ползали букашки, муравей, мой друг, пробивался сквозь чащобу... Однажды мы с Лидой, в траве за домом отца... "в магазин отправился, придет нескоро, там у него свои..." - она говорит. Она дернулась от боли, заплакала. "Ты меня любишь? - говорит, любишь?" Таких дней было немного, и я все помню. Светлые ее волосы переплелись с травой... " Что за волосы у тебя... - она говорила, - грубая шерсть, словно ты зверь какой..."

"Что ты валяешься, что разлегся?.." Мать бы не простила мне. Подумаешь, ногу свело. Не подумаешь, а жаль его, единственный живой комочек размером с детский кулачок, ему жить и трудиться среди гнилых костей да кучи мясных отбросов!.. "Расжимайся, сука, - я сказал ему, - иначе отрежу ногу, выброшу тебя гнить вместе с отжившим вонючим мясом, предательской костью... " Он вроде испугался, стал понемногу ослабевать, размягчаться... "Вставай!... Вставай! Вставай! " Нет, он снова за свое, схватил так, что не дышится.

Я понял. С ним по-другому нужно. Может в этом твердом кусочке вся моя жизненная суть... Не душа, обосранная воздыхателями, а именно - суть, и с ней нужно по-хорошему договориться.

- В чем дело, - я спросил.

- Он хотел убить меня.

- Не тебя, муравья...

- Это одно и то же.

- И не хотел, он не думал, не видел... он рассеянно, нечаянно, понимаешь?.. Никакого значения, так просто. Муравьев миллионы, и каждый в отдельности для него ничто... и все вместе тоже.

- Как это возможно...

- У него есть кожа, а у нас нет, так уж получилось. Ну, что нам делать...

Потеснись немного, размягчись, иначе мне здесь помирать.

И так понемногу, по-хорошему, потихоньку мы договорились, успокоились, собрались с силами и поплелись обратно.