Аноним - [12]
С тех пор, как уехала Рената, они не виделись года три, и Алексей не узнавал сестры в этой незнакомо–похудевшей и холодно–красивой женщине. Только в том, как она делала жест рукой, поправляя волосы, и как прятала от него лицо в первые минуты, вспоминалось давнее и знакомое. Она коснулась его губами где‑то около уха и на секунду застыла, будто хотела что‑то сказать и не смогла. Смущенный этой нежностью, он вдруг почувствовал, что у нее что‑то стряслось, но не стал расспрашивать.
— Я поживу с недельку, ты не против? — только и спросила она, и Алексей закивал. Он так обрадовался ее приезду и тому, что будет видеть ее всю неделю, что ни о чем больше не мог думать. Ему опять, как и много лет назад, показалось, что жизнь его переменилась, и он не на долго поверил, что это так.
Впрочем возможно, что именно с этого все и началось. Во всяком случае, когда на следующий день Алексей вернулся с работы и заметил, что Ирина не только прибралась, но даже умудрилась переставить кое‑что из мебели, он не узнал своей одинокой квартиры, и эта перемена странно поразила его своей значительностью. Он почувствовал ту же тупую, "машинальную" тоску, что и ночью накануне приезда сестры, и понял, что впервые за долгое время вспоминает Ренату. Рената что‑то говорила, но он не разобрал слов. Только губы.
Просыпаясь утром и не видя сестры, Алексей шел смотреть, на месте ли ее сумка, и, находя повсюду бесплотные тела ее вещей, успокаивался до вечера, ожидая ее улыбок, неразличимо–тихих слов и шуршания шагов из кухни в комнату. Ирина так и не сказала ничего о причине своего приезда, и, зная сестру, Алексей не настаивал, но, конечно, догадывался о многом. Дело было скорее всего в разводе, и по тому, как она молчала, Алексей видел, что дело было не решенное.
— Но ведь так долго продолжаться не может? — То ли спросила, то ли подумала она вслух уже в конце недели, и он не знал, что ответить. Не знала и она, но ждала от него каких‑то слов и уже заранее насмешливо улыбалась всему тому, что он мог сказать.
Ирина уехала, и в первое время Алексей оказывался по утрам на вокзале, у берлинского поезда, рядом с Ренатой, беззвучно повторяющей все ту же фразу. Потом все успокоилось. На кухне опять примирительно рокотал холодильник, шипел телевизор, словом повалила зима, тягуче–банальная, как телефонный разговор. Изредка приходили деловые письма от сестры. Она занималась обменом на Ленинград и просила его помочь, иногда блестя белым в приоткрытую дверь ванной и протягивая руку за полотенцем, иногда же появляясь у зеркала в прихожей в гибкой фигуре серого платья. Он сочинял ей ответ, но вдруг называл ее Ренатой и в 4 утра, махнув на все, ложился в постель, а днем засыпал на работе, так и не сомкнув ночью глаз. Да и куда было писать?… Там уже никого не было.
После Нового года Ирина, взяв отпуск на работе, приехала опять и занималась обменом. Впрочем, это был, наверное, предлог. Без телефона дело не двигалось. Кроме того, Алексей вскоре заболел, и Ирина все дни проводила с ним. Болезнь была какая‑то странная, изводящая слабостью и тошнотой. Алексей пролежал дней 10, роняя из рук толстый том, раскрывающийся на одной и той же странице. "Le reveillon, в Сочельник был бал у екатерининского вельможи", — читал он, и то давнишнее Рождество принимало в его воображении какие‑то совершенно фантастические формы, пока все не прошло, так же стремительно, как и началось. Исчезла и Ирина, не пробыв обещанного месяца. Остался нерешительный молодой врач, бесконечные анализы крови и ничего не значивший диагноз.
Когда Алексей окончательно пришел в себя, он понял вдруг, что не сможет жить без сестры и что она пыталась его отравить. "Но зачем, зачем я ей это сказал?" — думал он о своем отъезде и вспоминал, как пошел за сестрой на кухню после объяснения и нечаянно увидел ее, что‑то подливающую ему в кофе. Он испугался. Страх был таким внезапным, что он не смог выдавить из себя ни звука, и тихо, стараясь не шуметь, вернулся в комнату.
— Тебе с сахаром? — спросила сестра из кухни, и он согласно кивнул.
Ирина принесла кофе. Алексей отпил и взглянул на сестру. Лицо ее было спокойно–серьезным. Она коротко вздохнула о чем‑то, и они помолчали. Затем медленно, будто потянувшись за сигаретой, Ирина опрокинула чашку Алексея, и у него заломило висок. Полетело время, комкая два следующих дня в слежалую простыню, выступая испариной на лбу и унося тело в маленькую темную комнату, где рука Ренаты все плыла и плыла мимо его лица, закрывая глаза, где так непонятливо смотрело на него лицо врача и где таким блаженством наполняли его легкие прикосновения пальцев Ирины, превращавшейся при свете утра в серый дым платья на стуле.
— Ты едешь сразу в Штаты? — слышал он и вспоминал:
— Нет. Сначала.., нет. В Рим, наверное.
— Скоро?
— В марте.
Она поднимала голову, близко глядя в него серыми глазами, и, понимая, что так и не сможет спросить, зачем он едет, отворачивалась.
"Ты спрашиваешь, что я там делаю?" — писал он сестре спустя несколько лет из Парижа. — "Пытаюсь учиться в киношколе Жана Маре, и, кажется, сниму фильм об эмиграции. Фильм получается на немецком, но там будут забавные эпизоды на русском языке.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».