Аномалия Камлаева - [15]
И от жалкого этого, впопыхах похищенного впечатления бросало Матвея то в жар, то в холод, и по коже его продирал мороз грехопадения невиданного. Это было предчувствие чего-то неотвратимого, немилосердно на Матвея надвигавшегося, а может быть, и выраставшего из него самого. Таракан же действовал с хладнокровной и поистине хирургической точностью, сохраняя невозмутимое выражение лица и, подлец, не забывая при этом прислушиваться к проникновенному голосу Люсьены Кирилловны, декламировавшей волшебные пушкинские строки. «Я помню чудное мгновение…», да, мгновение действительно было чудным… Ничто так не сплачивает людей, как совместное преступление, как совместное посягательство на недозволенное.
Как только электричка останавливалась, деревянная лавка под задницами пацанов начинала мелко-мелко вибрировать. От пола исходила непрерывными мелкими толчками звуковая волна. Механическое рычание, не менявшее своей высоты и степени интенсивности, пронизало, казалось, все тело насквозь — от задницы до самой макушки. С ушами Матвея — как вот сейчас, в электричке — порой начинали происходить мучительные, необъяснимые чудеса. Он весь превращался в слух и, неустанно вслушиваясь в бесконечную механическую вибрацию, поймав основной ее тон, открывал для себя всё новые ее обертона… К тому, что вдруг начинал слышать Матвей, все музыкальные законы были попросту неприложимы.
Становилось ясно, что эта естественная, нечеловеческая музыка звучала и будет звучать всегда, и то, что ее не было слышно, совсем не означало, что ее не существует. Обратившись к естественным источникам звука, будь то ветер, играющий в ветвях, или дробный перестук колес на железной дороге, или вот эта примитивная механическая вибрация, ты можешь запросто стать причастным и ко всей неохватной и бездонной музыкальной стратосфере.
Электричка, закряхтев, тронулась с места и, постепенно разгоняясь, теряя свою косную тяжесть, превращалась в абсолютное, чистое, беспримесное ощущение скорости. И в этом ее мерно растущем, безжалостно нагнетаемом реве Матвею вдруг ослепительно ясно представились как будто многочисленные прорехи, зияния или окна, сквозь которые можно было проникнуть в настоящую звуковую реальность. Эти зияния, эти прорехи, из которых хлестал обжигающий нездешним холодом сквозняк, можно было обнаружить везде; их местонахождение обычно совпадало с расположением всех естественных источников звука. На электричке, прошивающей время и пространство, Матвей врывался сейчас в изначальную, ледяную, неумолимую звуковую данность.
— Эй, ты что? Проснись, чувак! — Матвей возвратился к действительности от того, что Таракан затряс его за плечо. — Выходить пора! Ты чего в прострацию-то впал?..
На платформу, кроме них, никто не вышел. От навалившего снега, от тяжелых снеговых шапок, лежавших на древесных кронах, лес казался еще гуще и непроходимей, чем обычно.
Матвей расстегнул портфель и вытащил из-за подкладки две папиросы — для себя и Таракана. Затем достал коробок и чиркнул спичкой по почти уже стертой боковой стороне, в двухсотый раз сохранив другую сторону «целячьей». Прикрыв растопыренной пятерней горящую спичку, дал прикурить Таракану, затем прикурил сам.
— Хорошо! — констатировал Таракан, озирая окрестную безмолвную природу. — А наши-то все сейчас гранит науки грызут и тупеют, как буддийские монахи. Первый закон Ньютона, второй закон Ньютона, третий, четвертый, двадцать пятый… — продолжил он зачитывать список обвинений школе, и список угрожал оказаться бесконечным. — Сила равна массе, помноженной на скорость, — вот это я, пожалуй, понимаю. Если массу кулака Боклина помножить на скорость удара, то получится сила, от которой никому не поздоровится. А вот когда какой-нибудь древнегреческий козел… ну, этот… Архимед… залезет в ванную, то я уже этого ни хрена не понимаю. Нет бы просто помыться, как все нормальные люди. Правильно римляне его укокошили… Ну, а все эти формулы. Нет, не спорю, намешать разных жидкостей в колбочках так, чтобы запах тухлых яиц по всему кабинету пошел, — это, может, и весело. Красное в зеленое — але-ап, чудеса. Но зачем же записывать всю эту белиберду в тетрадки? Зачем белиберду заучивать наизусть? Тем более что я уже сейчас точно знаю, что мне в дальнейшей жизни ни разу это все не пригодится. Про математику я вообще уже не говорю. Линейные функции меня убивают, все эти иксы и игреки, они вгоняют меня в гроб. «Упрости уравнение, Тараканов», — говорит мне Зинка. А я могу упростить его одним-единственным способом — поставить ноль справа и такой же ноль слева.
Тропа была узенькой, едва различимой, и, для того чтоб не проваливаться по колено в сугробы, им пришлось идти друг за другом, след в след.
Все контрольные по алгебре Тараканов списывал у Матвея. Что касается проверочных по геометрии, то их они наловчились отрабатывать так: заранее переписывали дома на отдельный тетрадный лист доказательства двух теорем, а потом, уже в классе, менялись при необходимости вариантами. Потом Матвей делал оба варианта задач — благо сэкономленного за счет доказательства теоремы времени было предостаточно — и один из вариантов (нужный) выкладывал перед Тараканом на стол.
Гражданская война. Двадцатый год. Лавины всадников и лошадей в заснеженных донских степях — и юный чекист-одиночка, «романтик революции», который гонится за перекати-полем человеческих судеб, где невозможно отличить красных от белых, героев от чудовищ, жертв от палачей и даже будто бы живых от мертвых. Новый роман Сергея Самсонова — реанимированный «истерн», написанный на пределе исторической достоверности, масштабный эпос о корнях насилия и зла в русском характере и человеческой природе, о разрушительности власти и спасении в любви, об утопической мечте и крови, которой за нее приходится платить.
Великая Отечественная. Красные соколы и матерые асы люфтваффе каждодневно решают, кто будет господствовать в воздухе – и ходить по земле. Счет взаимных потерь идет на тысячи подбитых самолетов и убитых пилотов. Но у Григория Зворыгина и Германа Борха – свой счет. Свое противоборство. Своя цена господства, жизни и свободы. И одна на двоих «красота боевого полета».
Новый роман Сергея Самсонова «Проводник электричества» — это настоящая большая литература, уникальная по охвату исторического материала и психологической глубине книга, в которой автор великолепным языком описал период русской истории более чем в полвека. Со времен Второй мировой войны по сегодняшний день. Герои романа — опер Анатолий Нагульнов по прозвищу Железяка, наводящий ужас не только на бандитов Москвы, но и на своих коллег; гениальный композитор Эдисон Камлаев, пишущий музыку для Голливуда; юный врач, племянник Камлаева — Иван, вернувшийся из-за границы на родину в Россию, как князь Мышкин, и столкнувшийся с этой огромной и безжалостной страной во всем беспредельном размахе ее гражданской дикости.Эти трое, поначалу даже незнакомые друг с другом, встретятся и пройдут путь от ненависти до дружбы.А контрапунктом роману служит судьба предка Камлаевых — выдающегося хирурга Варлама Камлаева, во время Второй мировой спасшего жизни сотням людей.Несколько лет назад роман Сергея Самсонова «Аномалия Камлаева» входил в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и вызвал в прессе лавину публикаций о возрождении настоящего русского романа.
Сверходаренный центрфорвард из России Семен Шувалов живет в чудесном мире иррациональной, божественной игры: ее гармония, причудливая логика целиком захватили его. В изнуряющей гонке за исполнительским совершенством он обнаруживает, что стал жертвой грандиозного заговора, цель которого — сделать самых дорогостоящих игроков планеты абсолютно непобедимыми.
…один — царь и бог металлургического города, способного 23 раза опоясать стальным прокатом Землю по экватору. Другой — потомственный рабочий, живущий в подножии огненной домны высотой со статую Свободы. Один решает участи ста тысяч сталеваров, другой обреченно бунтует против железной предопределенности судьбы. Хозяин и раб. Первая строчка в русском «Форбс» и «серый ватник на обочине». Кто мог знать, что они завтра будут дышать одним воздухом.
Новый роман Сергея Самсонова — автора нашумевшей «Аномалии Камлаева» — это настоящая классика. Великолепный стиль и чувство ритма, причудливо закрученный сюжет с неожиданной развязкой и опыт, будто автору посчастливилось прожить сразу несколько жизней. …Кошмарный взрыв в московском коммерческом центре уносит жизни сотен людей. Пропадает без вести жена известного пластического хирурга. Оказывается, что у нее была своя тайная и очень сложная судьба, несколько человек, даже не слышавших никогда друг о друге, отныне крепко связаны.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».