Анна в кроваво-алом - [6]

Примерно через час, после множества попыток заснуть, вижу появляющийся в ветровом стекле Тандер-Бей. Просторный, весь из себя такой город-город с населением больше ста тысяч человек. Мы проезжаем промышленные и деловые районы, и я не впечатлен. Уолмарт удобное место для передышки, но я никогда не видел, чтобы призрак приценивался к моторному маслу или пытался втиснуться в коробку из-под Xbox 360. Только когда мы попадаем в сердце города – старую его часть, раскинувшуюся над гаванью, – я вижу то, что ищу.

Между свежеотремонтированными семейными гнездышками торчат дома, словно вырезанные не под тем углом, краска с них облезает клочьями, ставни висят на одной петле, и окна словно подбитые глаза. Красивые домики я едва замечаю. Моргнешь, проезжая, – и вот их, скучных и неуместных, уже нет.

На протяжении своей жизни я побывал в куче мест. Сумрачных мест, где что-то пошло не так. Зловещих мест, где все по-прежнему плохо. Всегда ненавидел залитые солнцем городки, набитые свежевыстроенными семейными домами цвета бледной скорлупы, с гаражами на две машины и зелеными газонами вокруг, усеянными смеющимися детьми. Привидений в таких городках не меньше, чем везде. Они просто лучше притворяются. Мне больше нравится приезжать в места вроде этого, где запах смерти доносится до тебя на каждом седьмом вдохе.

Я смотрю на воды Верхнего; они лежат у города словно спящий пес у ног. Папа всегда говорил, что мертвые любят воду. Она дарит им чувство безопасности. Ничто не притягивает их сильнее. И не скрывает надежнее.

Мама включила навигатор, любовно прозванный ею Франом в честь дядюшки с исключительным чувством направления. Монотонный голос Франа ведет нас по городу, направляя, словно идиотов: «Приготовьтесь повернуть налево через сто футов», «Приготовьтесь повернуть налево», «Поверните налево». Тибальт, чувствуя, что путешествие подходит к концу, возвращается в свою переноску. Протягиваю руку и защелкиваю дверцу. Он шипит на меня, словно мог бы сделать это сам.

Снятый нами домик невелик – два этажа свежей красновато-коричневой краски с темно-серой отделкой и ставнями. Он притулился у подножия холма, в начале красивого ровного участка земли. Когда мы подъезжаем, никакие соседи не подглядывают за нами из-за занавесок и не выходят на крыльцо сказать «привет». Дом выглядит сдержанно и уединенно.

– Как тебе? – спрашивает мама.

– Нравится, – честно отвечаю я. – Видишь, кто приближается.

Она вздыхает. Ее бы больше порадовало, улыбнись я и взбеги по ступеням парадного крыльца, распахни дверь и взлети на второй этаж, чтобы застолбить себе хозяйскую спальню. Подобное я проделывал, когда мы въезжали в новый дом с папой. Но мне было семь. Я не собираюсь позволять ее уставшим от дороги глазам вызывать у меня чувство вины и желание это чувство загладить. Эдак я оглянуться не успею, как мы примемся плести венки из ромашек на заднем дворе и короновать нашего кота королем летнего солнцестояния.

Вместо этого хватаю переноску и вытаскиваю ее из фургона. Только через десять секунд слышу за спиной мамины шаги. Я жду, пока она отопрет входную дверь, и мы входим, вдыхая застоявшийся запах лета и оставленной посторонними старой грязи. Дверь открывается в большую гостиную, уже обставленную – кремовый диван и вольтеровское кресло. Еще бронзовая лампа, требующая нового абажура, и пара столиков, кофейный и журнальный, потемневшего красного дерева. Дальше деревянная арка ведет в кухню и открытую столовую.

Всматриваюсь в тени на лестнице справа от меня. Тихо закрываю за нами входную дверь, ставлю на деревянный пол переноску и открываю ее. Спустя миг загорается пара зеленых глаз, за ними крадучись вытекает черное тело. Этому фокусу я от папы научился. Или скорее папа научился сам от себя.

Он отправился по наводке в Портленд. Это было дело о множественных жертвах пожара на консервной фабрике. Голова у него была занята мыслями о механизмах и всяких штуках, у которых губы трескаются, когда они заговаривают. Он не обратил особого внимания на дом, который снял для нас по переезде, а хозяин, разумеется, не упомянул, что в нем погибла женщина и ее нерожденный ребенок – муж столкнул ее с лестницы. Такие вещи стараются не афишировать.

Странная штука с этими призраками. Пока они дышали – были нормальными или относительно нормальными людьми, но стоит помереть – превращаются в типичных одержимых. Их заклинивает на том, что с ними произошло, и они застревают в наихудшем моменте. В их мире не существует ничего, кроме лезвия того ножа или ощущения тех рук на горле. Они имеют обыкновение демонстрировать эти вещи. Если знать их историю, нетрудно предсказать, как они себя поведут.

В тот день в Портленде мама помогала мне перетаскивать мои коробки наверх, в мою новую комнату. Тогда мы еще пользовали дешевый картон, а на улице лило: большая часть коробок размякли словно хлопья в молоке. Я, помню, смеялся над тем, как мы делаемся все более мокрыми, и над лужицами в виде левого ботинка по всему линолеуму в прихожей. По шарканью наших ног можно было подумать, что переезжает семейство расторможенных золотистых ретриверов.