Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - [82]
– Ну, мы пьем ее всю жизнь, – гневно сверкнув на меня глазами, ответил владелец отеля.
Обнаружив, что это дождевая вода, стекавшая с крыш по водосточным желобам и хранившаяся в цистернах, я изумился. В городе едва ли было хоть одно кирпичное здание. Театр был очень продуманно построен – он имел раздвигающиеся стены, благодаря этому по вечерам туда поступал прохладный воздух, и вместе с тем не возникало ощущения, будто танцуешь на улице. Отель находился рядом с морем, я утром спросил, можно ли сбегать туда поплавать перед завтраком.
– Да, – последовал ответ, – если вы не возражаете, чтобы ваши лодыжки откусили акулы!
Они просто не знали, что делать с балетными танцовщиками, особенно мужчинами, желающими чаю (австралийская вечерняя еда) в одиннадцать часов ночи, но не хотевшими, чтобы их звали к утреннему чаю в шесть часов утра. О, этот ужасный стук чайной ложки о блюдо и завывание «чай!», врывающееся в сон, казавшийся первым!
К воскресенью хозяйка стала дружелюбнее и спросила, кто из нас хочет поехать на прогулку. Мы увидели озеро с гиацинтово-синей водой, окружающее маленький островок, на котором росло окольцованное камедное дерево, на длинных, простирающихся во все стороны ветках которого, сидели белые и зеленовато-желтые какаду. Это зрелище казалось таким экзотическим и таким далеким от деревянного с железными крышами города. Нашей хозяйке очень хотелось, чтобы у нас осталось хорошее впечатление.
– Не так уж плохо для провинции, не правда ли? – все время повторяла она.
В театре в Брисбене делали ремонт, и он не был готов, так что Павлова по пути танцевала в городах Квинсленда: в Рокхемптоне, Макее и Бандабурге. Все эти городки очень гордились тем, что первыми принимали Павлову, не только до Брисбена, но и до Сиднея и Мельбурна. В одном месте «театр» представлял собой огромную конструкцию из рифленого железа, а в партере стояли шезлонги. Помню, как в Бандабурге мужчина и женщина заговорили со мной в отеле.
– Мы так благодарны мадам Павловой за то, что она приехала в Бандабург, – сказали они. – Этим она избавила нас от необходимости проехать триста миль!
Они жили на станции с изумительным туземным названием, куда меня пригласили приехать, если у меня будет время.
– Я буду всем досаждать на станции, потому что ничего не понимаю ни в машинах, ни в лошадях!
– Вы во всем разберетесь, если поживете у нас, – последовал любезный ответ.
Брисбен радушно встретил нас отремонтированным переполненным театром. Небольшая группа австралийских артистов встала в очередь в шесть утра, чтобы иметь возможность достать билеты. Мы услышали любопытную историю о том, как Павлова, проявив изрядную дипломатию, уклонилась от гостеприимства какого-то нувориша, специально для нее пристроившего комнату к своему особняку, чтобы она поселилась там во время гастролей. Когда Павловой показывали поместье, ее внимание привлек птичий двор с петухами.
– Извините, невозможно, чтобы я осталась здесь, – сказала она. – Я работаю допоздна, а они так рано просыпаются по утрам.
К концу сезона в репертуар вернулась «Жизель». Я сказал Инид Диксон:
– Замечательно, что ты сможешь в четверг увидеть Павлову в «Жизели».
– Но я не смогу. Я должна прочесть лекцию.
– Отмени или перенеси свою лекцию, ты не можешь это пропустить.
Она так и сделала и всегда испытывала благодарность за совет. Репетиции и прежде были напряженными, а на оркестровой репетиции обстановка сложилась особенно наэлектризированная; мы казались себе абсолютно эмоционально изнуренными. Помню, как во время сцены сумасшествия Павлова остановилась, подошла к музыкантам и сказала:
– Послушайте! Здесь словно звучит шум в голове безумной девушки!
После этого музыка зазвучала совсем по-иному.
Множество людей пришло проводить нас на вокзал; когда поезд отходил, Павлова стояла в открытом вагоне для туристов и, прощаясь, махала рукой. Увидев стоящих там художников, она отстегнула приколотый цветок и бросила его Инид Диксон. Не знаю, понимала ли она, как много значил этот дружеский жест для ее преданных почитателей.
В Сиднее Монте Лук сделал несколько фотографий, Тия Проктер ставила нас в определенные позы. Павлова заметила, будто группа из «Приглашения к танцу» выглядела словно демонстрация мод, но даже она согласилась, что наша с ней фотография из «Кришны и Радхи» стала одной из лучших, когда-либо снятых, поскольку она уловила дух композиции в целом.
Мне все больше и больше нравилась Австралия, каждое воскресенье нас отвозили на пикники – в Балли, в Голубые горы, в Гувертс-Лип. В Мельбурне я познакомился с художницей Эйлин Пирси, с большим пониманием написавшей декорации к «Шопениане». Меня очень радует, что она продолжала рисовать и писать на тему танца, ее искусство вибрирует движением танца.
В Аделаиде я помню не то, как танцевал, но то, как летал. У Уолфорда Хайдена были друзья на аэродроме, и самые храбрые из нас отправились в свой первый полет. Меня посадили в открытый «Непарник» довольно ненадежного вида и велели не прикасаться к рычагу сбоку. Пока мы взмывали, я держался за живот и за спасательный пояс, почувствовал, что мы круто разворачиваем, поднял глаза и увидел над головой маленькие поля и дома. Испытывая тревогу, посмотрел вниз и увидел небо. Полет вниз головой был только одним из трюков пилота, и весь полет в целом был очень веселым. Неудивительно, почему Павлова с таким ужасом сказала капитану Куту: «Боже мой!», хотя, думаю, она никогда не летала на самолете.
