Анна-Мария - [141]

— Жозеф, — сказала она, — мне нужно поговорить с тобой.

— Говори, это Барышня… Мать Тото… — объяснил он Анне-Марии.

Женщина бросила на Анну-Марию взгляд раненого животного, у нее были усталые веки, а радужная оболочка глаз такая же черная, как зрачки. Должно быть, еще совсем недавно она была красавицей.

— Слушай, — начала она, — не могу я больше молчать. Все скажу, хотя бы тебе одному, Жозеф… Зря я молчала до сих пор… Тото был еще здесь, ты знаешь, он вечно шляется неизвестно где, но он еще никогда не сидел в тюрьме… Я шла по большой дороге, несла свежие яйца для дочки Марии — она, бедная, уже не встает, недолго протянет. Вот тут-то я их и встретила. Они вышли из машины… чужие, я их никогда не видела. Тот, что поменьше, сказал: «Если ты хочешь, чтобы твой сын остался жив, выкладывай пятьдесят тысяч франков…» У меня ноги подкосились… Господи Иисусе, Мария, Иосиф! «Никто тебя не трогает, — сказал маленький, — чего ж ты трясешься! Иди домой и принеси пятьдесят тысяч франков, а не то прощайся со своим То-то!» Господи боже мой, Мария, Иосиф!..

Она говорила быстро-быстро, по ее смуглой коже пробегала дрожь, как по хребту лошади.

— Ну и что же ты сделала? — спросил Жозеф.

— Я принесла им пятьдесят тысяч франков. И никому ничего не сказала.

В комнате наступило растерянное молчание. Осенние мухи словно взбесились. Мальчик поднял крик. Мирейль взяла его на руки. Он стал уже слишком большим, слишком тяжелым для нее.

— Чего не сделаешь ради спасения сына, — сказал Жозеф, — дашь отрезать собственную руку, если надо. Тебя можно понять. Но не скажу, Сильвия, что ты поступила правильно. Надо было поймать этих бандитов… Для общей пользы. Кто тебе поручится, что это не они возвели поклеп на Тото?

— Нет, не они, — возразила Сильвия. — К нему приходили из полиции и предлагали работать с ними. Но Тото им сказал: «Мне это не по нутру!» Тогда они его посадили…

— Что ты говоришь, Сильвия?.. Почему ты вдруг выкладываешь все это?

— А почему за Робера все заступаются, а за моего сына никто? И сегодня все соберутся в Кремае, а о Тото никто не заикнется!..

Сильвия говорила все той же монотонной скороговоркой; видно было, как пульсирует жилка на худой, дочерна загорелой шее.

— Сама знаешь, почему… Ты сама знаешь, что твой Тото парень хороший, но шальной какой-то, ты же сама знаешь… Он весь в отца, что в голову ему взбредет, то и делает… Пойми, мы не могли его оставить даже в маки…

— В вашем маки не было ни одного парня, который бы стоил его!..

— Послушай, Сильвия, в последний раз, когда я видел Тото — мы с ним возвращались вечером из Кремая, — он расстрелял все патроны из своего пистолета по придорожным платанам.

— Это не он стрелял в трактирщика! — Глаза у Сильвии — как черная бездна, кольца в ушах раскачиваются. Просто огонь, сыну было в кого пойти. — Пусть Барышня скажет, справедливо ли держать в тюрьме ни в чем не повинного человека!

— Никто и не спорит… У Тото есть адвокат, есть свидетели, и он выкарабкается… Но пойми, если, освободившись, он вздумает мстить… Тото не способен рассуждать трезво, он никого не слушает, мы за него ручаться не можем… А ты можешь?

— Иисус, Мария, Иосиф! — прошептала Сильвия. Она встала.

— Закуси с нами, — предложила всегда молчаливая Мирейль.

Сильвия покачала головой, но поцеловала Мирейль, поцеловала мальчика, потом протянула Анне-Марии руку и задержала ее руку в своей, словно что-то хотела сказать. Но ничего не сказала. Жозеф вышел проводить ее.

Мирейль накрывала на стол; для Барышни она достала вилку и нож с костяными черенками, тарелку в цветочках, нераспечатанную бутылку вина. Она сновала из кухни к столу, от стола на кухню, улыбалась Анне-Марии и поглядывала на дверь: в присутствии Жозефа она меньше робела. Анна-Мария думала о Сильвии… Несчастная!.. Есть ли на свете счастливые матери? Она завидовала Мирейль, которая держит своего мальчика на руках. Дети перерастают вас так же, как они вырастают из одежды. Вернулся Жозеф. Мирейль поставила на стол суповую миску.

После обеда Анна-Мария попрощалась с Жозефом и с Мирейль, она хотела зайти к Луизетте. По-прежнему светило прекрасное осеннее солнце, воздух отливал золотом. Ах! Снова смотреть на небо над поселком, смотреть на весь мир именно отсюда! Даже сами мысли становятся здесь совсем иными, будто она все еще та Анна-Мария, времен Сопротивления. Булочник, мясник… Вот и парикмахерская.

Здесь уже знали, что Анна-Мария обедала у Жозефа, но все были слишком взволнованы, чтобы упрекать ее за это. Парикмахерская была закрыта с двенадцати часов, все готовились к кремайскому празднику. Жених Луизетты привел с собой приятеля, русского, настоящего «златокудрого богатыря». Луизетта была очаровательна, по-прежнему первая красавица в поселке. Рауль знал, кого выбрать… Правда, он выбирал многих!.. Но Луизетта стала теперь еще краше, как раз впору — ни худа, ни толста, крепкая и в то же время стройная… Возле нее Анна-Мария казалась совсем маленькой, а по сравнению с бархатистой кожей, с румяными щеками Луизетты кожа Анны-Марии, под налетом загара, пугала нежной болезненной прозрачностью. Невеста русского парня, девушка с него ростом, тоже была хороша собой.