Анна Леопольдовна - [113]

Спустя часа два пути принцесса внезапно осознала, что никогда больше не увидит своего сына. У нее начались судороги. Пришлось остановиться. Известный лекарь Манзе тотчас был призван. Легко догадаться о его действиях. Он пустил принцессе кровь. Мы не противились. Принцесса впала в беспамятство. Так было лучше для нее.

Нашему поезду запрещалось останавливаться в городах. Колеса экипажей увязали в бездонной грязи. А в самом скором времени подстерегали нас и снегопады, снежные заносы.

Наконец мы прибыли на место нового поселения, один Господь знает, временного или постоянного. Верьте мне, и то и другое ужасно в равной степени.

Но как странно человек создан! Меня лишили свободы и, быть может, навсегда, на всю жизнь. И что же я? Впервые поняла, как далеко меня увезли, в какой дали я очутилась. Как это описать? Снег, заснеженные пространства кажутся беспредельными. Не думается ни о чем мелочном, я не чувствую себя телесным и мыслящим существом; это чувство слияния с природой, величественной, окружившей меня со всех сторон, теснящей меня и словно бы уничтожающей, это чувство необыкновенно! Не могу описать. Я – снег, я – небо… Я на конец-то могу думать об Андрее. Ведь и он – это сейчас небо, снег, огромное пространство… Я пишу нечто парадоксальное. Спущусь на землю и расскажу, где я.

Река Северная Двина впадает в море, называемое Белым, но еще до впадения, верст за сто, образует своими рукавами несколько островов. На одном из них – город Холмогоры. С восточной стороны он прилегает к рукаву Двины, зовущемуся Курополкою, – по-русски звучит забавно. С остальных трех сторон город окружен обширными пространствами, покрытыми сейчас снегом. Это луга. Летом они будут роскошны. Но мы не увидим этого. Мы ничего уже не увидим. За ограду выходить не позволено. Мне кажется, я уже предчувствовала это, покамест мы ехали, и потому всматривалась из окошка берлина так жадно, до боли в глазах, которые наполнялись болезненно всей этой беспредельной заснеженностью… Вдоль лугов протекает река Оногра. По этим лугам идет в Холмогоры почтовая дорога. Она стелется ровно и гладко, прекрасный снежный путь. Снег, снег, снег… Болота, холмы, деревья малорослые – все в снегу, в снегу…

И город весь в снегу. Некрасивый бедный русский город, покрытый этим снегом прекрасным, будто нищий – царской мантией. Посредине тянется грязная кривая улица, прерываемая пустырями. Летом они, должно быть, зарастают травой в пол-человеческого роста. Сотни полторы домов, искривленных и почерневших от ветхости, виднеются в разных направлениях на двухверстном пространстве. Главное здание города – Спасо-Преображенский собор. Он о пяти главах, каменный. Колокольня в виде башни, в нижней своей части четырехугольная, а в верхней восьмиугольная; посредине ее вделаны железные часы с боем. Собор этот построен почти сто лет назад. (В 1685 году. (Прим. пер.))

Неподалеку от собора – каменный дом, где прежде имели жительство церковные иерархи. Теперь он отведен для житья несчастной семьи Брауншвейгского принца. Здесь буду жить и я, до самой смерти, должно быть. Я так спокойно об этом пишу. Двор обширный и обнесен высокой оградой, вокруг которой днем и ночью постоянно ходят часовые для того, чтобы никто не смел сюда приближаться. В верхнем этаже – комната с одним окном на двор и двумя дверями. Здесь гостиная устроена. Потолок сводчатый. Мебель состоит из дивана, стульев и двух столов. Над диваном – большая икона Божией Матери. Принцесса устраивается на диване с вязаньем в руках. Мы – я и Бина – на стульях за одним из столов. Я раскладываю пасьянс (о, где вы, времена «Mariage»!). Бина усердно припоминает всевозможные пустячные случаи из придворной жизни. Серьезные темы негласно воспрещены принцессой. То есть она, разумеется, не приказывала ничего подобного, но мы обе великолепно понимаем, что говорить следует лишь о пустяках. Принцесса Анна не вынесла бы выраженного в словах, громко произнесенных, напоминания о постигших ее несчастьях, из которых главнейшее – потеря сына.

Моя комната настолько невелика, что я готова назвать ее каморкой. Здесь умещаются: кровать под пологом, небольшой низенький комодец дубового дерева, стол, два стула, туалет с зеркалом в раме деревянной резной. Здесь я сейчас пишу.

Перед домом в ограде находится большой пруд. Принц Антон всячески утешает жену, также говоря ей разные пустяки и описывая, как летом возможно будет кататься на этом пруду в шлюпке. Близ пруда – каретный сарай. Летом принцу и принцессе позволят отъезжать в карете сажени на двести от дома. Впрочем, это еще не известно достоверно и, возможно, и не будет позволено. Одна команда караульных солдат помещается в особой казарме у входа в ограду, другая – в нижнем этаже дома. Кажется, обоим командам запрещено сноситься между собой.

* * *

Мы подчинены также Николаю Андреевичу Корфу[110]. Ему принцесса и ее новорожденный сын обязаны тем, что остались в живых. Беременность принцессы подходила к концу, а из Петербурга не было никаких распоряжений. Николай Андреевич на свой страх и риск отправился в большой город Архангельск и привез оттуда повивальную бабку Анну Марию Ренард и кормилицу Христину Крон, жену бочара. Младенец окрещен иеромонахом Илларионом и получил имя Петра. Христина уверяет, будто монах принужден был подписать клятвенное заверение в том, что никому и никогда не станет говорить об этих крестинах. Такие же бумаги пришлось подписать и бабке и самой Христине. Она – спокойная, доброжелательная, хотя и невежественная женщина. У нее пятеро детей, и она очень боится, что ее не отпустят отсюда. Я как могу заверяю ее в честности Николая Андреевича. Долго ли он пробудет здесь? Порою я – от скуки и с тоски – принимаюсь воображать себя его женой. Он говорит со мною очень учтиво. Но я знаю отчего-то, что не изменю Андрею. Отчего не изменю? И отчего знаю? Бог весть!