Анна Леопольдовна - [109]

Тотчас после этого допроса, достаточно странного, меня вновь усадили в сани и повезли в Красное Село. Я очень устала, все тело ломило, ведь я еще не вполне оправилась от своей болезненной простуды. Дремота одолевала меня, я то и дело впадала словно бы в забытье, но сильный холод не давал мне заснуть. Спустя около двух часов мучительной дороги сани догнал одинокий всадник, голова его была прикрыта башлыком, а мешковатый толстый кафтан подпоясан кожаным широким ремнем. Всадник сутулился и был слишком высок для своей лошади, ноги его в сапогах темных были вдеты в стремена, а колени высоко и неуклюже приподняты. Сыпал мелкий снег. Я узнала моего любимого в этом нелепом всаднике верхом на серой лошади. Сани ехали под охраной, которую вернее было бы назвать конвоем. Всадник подъехал совсем близко. Из-под темного войлочного башлыка глянули прямо на меня его глаза, прохладные, серые и будто глазурованные. Я не могла не видеть его отчаяния, но как странно! – выражалось оно не в глазах, не во взгляде, а в этом маленьком колючем подбородке, в губах запекшихся, в этих тонких, будто прорезанных складках, охвативших губы, кончики губ воспаленные… Конвойные солдаты погнали его прочь, крича грубо и выставляя ружья… Андрей и я смотрели друг на друга неотрывно не более нескольких минут… Затем он поворотил лошадь и медленно поехал назад, спина его в толстом кафтане согнулась мучительно, тяжко… Но все-таки мы видели друг друга…

Все это я пишу в Красном Селе, куда меня привезли вчера, поздним вечером. Мне отвели комнату, где уже поместилась Бина Менгден. Она обрадовалась моему приезду и стала говорить, что сама новая императрица предложила ей место фрейлины при своей особе, однако это не было бы достойно и честно, и потому лучше уехать в Германию, на родину принца. Глаза мои слипались, и все же я успела спросить, что сталось с Юлией. Бина отвечала, что ее сестру арестовали, а также их отца, их брата, и отца и сына Минихов. Юлию допрашивали, показывали ей орудия пытки, требовали от нее отчета опять же о драгоценных вещах и деньгах, принадлежавших принцессе или подаренных принцессой Юлии. Бедная Юлия пыталась доказать, что от дала большую часть ценностей, которые имела, своему жениху Линару, в долг, под расписку. Однако расписку эту не удалось отыскать. И лишь заступничество вице-канцлера Бестужева и восьми других членов Кабинета спасло Юлию от допроса с пристрастием.

Наутро я оделась без помощи горничной, потому что ника кой горничной не было. Я вышла в гостиную, меблированную чрезвычайно скромно. Принцесса Анна сидела за столом, не покрытым скатертью, и пила кофе, сервированный на простой деревянной столешнице. Увидев меня, она про сто-напросто выскочила из-за стола и, обняв меня крепко, целовала мои щеки и проливала слезы. Я тоже осмелилась поцеловать ее. В комнату вошла Бина. Я спросила, где же Юлия. Принцесса грустно ответила, что Юлия не будет сопровождать ее, потому что выслана неизвестно куда.

После кофепития принцесса увела меня в свой покойчик, неподалеку от детской и комнаты принца, усадила рядом с собою на жесткий диван и заговорила сбивчиво обо всем, что ей пришлось пережить в эти дни. Принцессе приказано было подписать присягу в верности новой императрице за себя и за детей. Я уже знала, что это такое. Теперь принцесса Анна униженно признала себя «рабою, верною, доброю и послушною своей истинной и природной государыне», то есть и сама принцесса, и ее маленькие дети полагались теперь российскими подданными, обязанными по закону навсегда оставаться в России. Если даже иностранцам выезд из России затруднен, то выехать российскому подданному просто-напросто невозможно, ежели императрица не даст на то своего особливого разрешения. Принцесса прошептала мне на ухо, что не надеется на выезд в Германию и даже опасается самого худшего для себя и для детей.

– Принц Людвиг уже выслан, я знаю. Возможно, она отдаст приказ о высылке Антона. Но что ожидает меня и детей! Маленький Иван – законный император, самим своим существованием он – живой укор для узурпаторши! Я в ужасе, я не могу открыть Антону свои опасения, он будет понапрасну страдать, оттого что не имеет ни малейшей возможности помочь своей жене и детям!..

Далее принцесса рассказала, как императрица самолично допросила ее, потребовав непременного отчета о двух золотых коробках, стоявших некогда на нахтише[105] в спальне герцога Курляндского и после его падения доставшихся принцессе.

– И что же вы, Ваше высочество?

– Нет, нет, не называй меня так! – испуганно прервала она меня. – Не называй, это запрещено. – И тотчас продолжила: – Что же мне оставалось, кроме покорности? Я отвечала, как простая горничная, что сама, своими руками, положила эти коробки в баул, где уже сложена была золотая посуда, также бывшая прежде в собственности Курляндского герцога. А где теперь этот баул вместе со всем золотом, я не знаю. Во всяком случае, у меня ничего этого нет, в чем Ее беззаконное величество легко может убедиться в любую минуту. Я в полной ее власти!..

Покамест новую императрицу занимали судьбы драгоценностей, несчастная принцесса мучилась куда более насущными и свойственными человечности заботами. Она сказала мне о генерал-аншефе Василии Федоровиче Салтыкове, который начальствует над конвойными, сопровождающими принца, принцессу, детей и свиту. Это человек вовсе не злой, но крайне опасливый. Принцесса едва не на коленях умоляла его просить о присылке из Петербурга самых необходимых вещей: детских пеленок, постельного белья, сорочек, рукавиц и башмаков. Наконец он отослал список и получил вскоре ответ с приказанием не посылать более подобных списков. В ответе также было сказано, что все необходимое отправлено в Ригу, куда велено проследовать всему семейству и свите.