Анна, Ханна и Юханна - [78]

Самым важным из всего, что происходило в Осло, я считаю один долгий разговор с Астрид. Мы сидели втроем — Арне, Астрид и я — в кафе музея Усебергского корабля и говорили о моем отце. Астрид многое помнила о нем и многое рассказала:

— Он был из числа людей, которые довольствуются тем, что у них есть. Вы же знаете, что люди такого сорта никогда не выпячиваются.

Я узнала, как он любил меня, свою маленькую дочурку, названную в честь девочки, родившейся у него в первом браке. Астрид рассказала, как он возился со мной, как носил меня на спине в коробе, учил слушать лес, смотреть на воду, небо и облака.

— Ханна, естественно, насмешливо фыркала, — сказала Астрид. — Ты была нежным, избалованным ребенком.

Я почему-то уже знала это — тело и чувства имеют собственную память.

* * *

В моей семье никто и никогда мне об этом не рассказывал, говорили только, что он сильно за меня переживал. Теперь я знала это наверняка.

Говорила Астрид и о его сказках и песнях. Но этот рассказ меня не удивил — о том же мне говорила и мать.

— Я часто думала о тебе, о том, какая это была потеря — его смерть, — сказала Астрид. Она помолчала, словно колеблясь, но потом снова заговорила: — Иногда мне почти хотелось, чтобы он умер. Когда мы с ним виделись в последний раз, он сказал, что жизнь всегда была слишком тяжела для него. Ему было трудно жить с самого детства.

Зимой мы с Арне участвовали в партийных собраниях, я много читала и училась, и нам было о чем говорить.

Арне собрал приемник, и я просто влюбилась в эту махину, пристрастившись слушать музыку. Заметив мой интерес, Арне стал ходить со мной на концерты. Он мирно спал рядом, пока я наслаждалась чудесными звуками.

Потом мы купили граммофон с заводной ручкой.

Это были хорошие годы.

Нас обоих сильно тревожили Гитлер и нацисты в Германии. Даже Рагнар, который ничего не понимал в политике, говорил, что этот дьявол, как волчок, раскрутился слишком сильно. Арне возражал, говоря, что наступят лучшие времена, так как Гитлера остановит гонка вооружений. Но он ошибся — вскоре разразилась война.

Арне мрачно пророчествовал, как Астрид, но я старалась отогнать страх.

Я снова забеременела. На этот раз ребенок должен был родиться во что бы то ни стало, я решила это твердо. Врач, лечивший меня во время прежних выкидышей, уверял, что с моим здоровьем все в порядке.

Патронажная сестра приходила ко мне раз в неделю. Она была чудесным человеком, говорила Арне, чтобы он заботился обо мне и ограждал от неприятностей. И он делал это — в критических ситуациях он всегда оказывался на высоте. Мне сестра велела быть счастливой и больше радоваться.

Я делала все, что в моих силах, чтобы следовать ее советам. Я думала о саде, о женских каталогах, думала об Арне, который стал милым и предупредительным, думала о маме, которая скоро выйдет на пенсию и сможет наконец отдохнуть. Я думала обо всем хорошем, что рассказывала мне Астрид об отце, и каждый вечер, засыпая, обещала папе, что рожу ему внучку.

Я почему-то была уверена, что у меня родится девочка. Удивительно, но Арне тоже так думал.

Я уже вскользь упомянула о том, что в старом рыбацком поселке у нас появились соседи, такие же молодые семьи, как наша. Это были приятные люди, которые могли стать нашими друзьями. Я подружилась с большинством из них, мы пили кофе друг у друга в кухнях и задушевно болтали на всякие женские темы. От некоторых мне приходилось отгораживаться — это были люди, с которыми нельзя было слишком сильно сближаться. Было бы весьма интересно и познавательно понаблюдать, как мы подсознательно воссоздавали образцы поведения, характерные для старых городов и деревень, где все знали друг и друга и у каждого были свои недостатки. Мы присматривались друг к другу, завидовали, помогали и мешали. Очень скоро в нашем обществе произошло расслоение — внизу оказались безработные и алкоголики, а наверху — удачливые.

Самой удачливой была семья учителя. За ней следовали лоцман, полицейский и таможенник. Нет, сразу после учителя шла фру Грен, владелица магазина. Не то чтобы у нее все шло совсем гладко, но она обладала реальной властью и влиянием. Именно у нее мы перехватывали деньги, когда они вдруг кончались к концу недели.

Прежнее население, рыбаки и их семьи, жили в своем отдельном мире и с нами не смешивались. Все они были пятидесятниками, во всяком случае по праздникам.

В субботу утром их лодок у пристани не было. Они уже находились в рыбацкой гавани, где рыбаки продавали свой улов. Потом они швартовали свои суда, переодевались в праздничную одежду и шли в кабачки в Майорну, где начинали весело пить в компании женщин определенного сорта. Правда, по воскресеньям, когда парни еще спали, эти женщины дружно бросались в свою церковь замаливать грехи и испрашивать у Бога прощения.

Арне находил это возмутительным, я — странным, а мама, которая часто навещала нас по выходным, говорила, что это нормально — так было всегда.

Была у нас, естественно, и сплетница, сплетница самого обычного типа, которая ничего не видела дальше своего носа, невероятно ограниченное создание, способное зато подмечать мельчайшие детали. Складывая их, она принималась толковать события в самом худшем свете.