Анна Герман - [12]

- Ты чудо! - В раздевалку выбежала Янечка Вильк. - Ты волшебница! Ой, я прямо заслушалась... Дурочка, ты что расстроилась? Да они же ни черта не понимают в пении, их только дрыганье ногами интересует!

Аня засмеялась от неожиданности, и слезы сразу высохли. Когда девушки выходили из клуба, их окликнул высокий молодой человек в темных очках, свитере и потертых джинсах.

- Резрешите представиться, - сказал он. - Меня зовут Ежи Литвинец, я художественный руководитель "Каламбура". - И, обращаясь только к Ане, добавил: - Я вас только что слушал и, должен откровенно сказать, получил удовольствие... Был бы рад, если бы вы приняли мое предложение стать членом нашего коллектива.

Студенческие театры в Народной Польше в конце 50-х годов... Без них невозможно представить художественную жизнь страны тех лет. Тут собирались энтузиасты, страстно увлеченные своим делом. В каждом вузе существовал свой театр, с собственным репертуаром, собственными авторами и, разумеется, собственными исполнителями. Репертуар этих театров мгновенно откликался на события международной и внутренней жизни. Пожалуй, главным их достоинством, тем, что резко отличало их от профессиональных коллективов, были злободневность, острота подхода к теме. Нередко и маститые авторы бесплатно предлагали студенческим театрам свои произведения, считая это за честь. Среди таких авторов, например, Ежи Юрандот, автор прекрасных пьес и юмористических рассказов, его жена Стефания Гродзеньская, писатели Станислав Ежи Лец, Станислав Рышард Добровольский.

Помню, как Ежи Юрандот и Стефания Гродзеньская, у которых я гостил в Варшаве несколько дней, повезли меня в один из таких студенческих театров. Зал был переполнен зрителями, за полкилометра от входа спрашивали лишний билетик. Не знаю точно, как назывался спектакль, да и не в этом суть. В нем не было сквозного сюжета. Были сценки, как бы подсмотренные в жизни, сатирические, порой гротескные. Казалось, что сцена и зрительный зал единое целое.

Театр "Каламбур", в который пригласили Анну Герман, был несколько иного рода. Его авторы назвали "Каламбур" "театром поэзии и музыки". Название во многом определило творческую направленность коллектива. Самодеятельные артисты читали со сцены стихи Мицкевича, Словацкого, Галчинского, Броневского, Тувима, исполняли под аккомпанемент гитары или рояля собственные песни на эти стихи. Это не были концерты. Скорее, литературно-музыкальные композиции о любви к родине, которая требует от человека не громких слов, а гражданских поступков.

На репетиции собирались почти ежедневно, поздними вечерами, когда в вузах Вроцлава кончались занятия (в театре играли и студенты вечерних отделений). Спорили до хрипоты, решения принимали сообща. И хотя точка зрения Ежи Литвинца не всегда совпадала с мнением коллектива, он всегда подчинялся воле большинства. Нравилось Ане в режиссере умение внимательно выслушать оппонента, постараться переубедить, а уж если почувствовал, что не прав, хлопнуть собеседника по плечу со словами: "А ты молодец, старина!"

В один прекрасный день Аня обнаружила, что уже не так тщательно и строго готовится к занятиям, на лекции приходит заспанная и мало способная к тому, чтобы "шевелить мозгами". В этом не было ничего удивительного. Из театра возвращались очень поздно, иногда и под утро - со звоном первого трамвая, а лекции в университете начинались в девять. "Э, да я так университет не кончу! - подумала однажды с тревогой Аня. - Пора прощаться с "Каламбуром". О своем решении она вскоре известила Литвинца. Он посочувствовал; "Ну что ж, если не справляешься с занятиями, тогда давай отчаливай! Только съездим в Краков - там ответственное выступление, и тогда "чао, бамбино, сори!"

Краков Аня любила. Ей нравился этот древний город-памятник с узкими улочками, пролегающими среди низких каменных домов. Когда она приезжала в Краков, то обязательно шла в Вавельский замок, где теперь разместился Музей искусств. Тут можно долго бродить по залам, от одного экспоната к другому, прислушиваться к пояснениям экскурсоводов у картин Матейко или к негромкому спору поклонников ультрасовременной живописи. Аня считала себя "консервативной": ей ближе лиризм и поэтичность живописи XIX века, нежели загадочный хаос модернизма. Потом можно было пойти в концертный зал и послушать Шопена, Листа, Глюка в исполнении студентов консерватории. Народу в зале мало, не то что на выступлении эстрадных коллективов. В основном это близкие родственники студентов, их друзья. Может быть, поэтому, несмотря на малочисленность зрителей, чувствуется какое-то приподнятое, торжественное настроение, будто вот-вот на сцене должно произойти чудо. В этот свой приезд в Краков Аня не пошла в музей. Прямо с вокзала она отправилась в небольшую гостиницу на окраине города. Там передохнула - и прямо в театр. Выступление "Каламбура" должно было состояться в концертном зале "Ювеналий", где считали для себя за честь выступить и многие известные профессиональные актеры.

Еще в поезде Аня почувствовала озноб. Нет, это не была простуда заныла левая рука, сжало сердце на лбу выступил пот. "От волнения, что ли? подумала Анна. - Надо сосчитать до ста, потом подумать о чем-нибудь радостном и приятном, и тогда все пройдет. Это верный способ, чтобы успокоиться". Так часто наставляла ее бабушка перед очередной экзаменационной сессией. Многих Аниных друзей поражало ее удивительное спокойствие. Даже в трудные, критические минуты никто не видел ее плачущей, растерянной (лишь однажды мне довелось слышать в телефонной трубке ее рыдания, но об этом - позже)... Но что творилось в ее душе? Какими огромными, а иногда просто нечеловеческими усилиями воли доставалось ей это спокойствие, знала только она сама.