Анканау - [2]

— Здравствуйте, ребята! — поздоровался Чейвын, медленно и осторожно опускаясь на учительский стул, который с готовностью подставил директор Гунидзе.

Ребята нестройно, но громко ответили.

— Едва узнал я вас, — продолжал Чейвын, — мало бываете в родных селениях.

— Верно, — подтвердил чей-то бодрый голос, разом внеся оживление в притихший класс.

— Пока в школе — хоть на каникулы приезжаете, — говорил Чейвын, — а кончите школу, поедете дальше учиться — тогда не дождаться вас несколько лет. А такие молодые и знающие ребята в наших колхозах очень нужны. Однако мало кто идёт из школы обратно в колхоз, разве только если парня выгонят за плохое учение или поведение. Тогда ему одна дорога — в охотники подаваться, в колхоз.

Вот и выходит, что главное занятие своих отцов вы так низко ставите…

Чейвын говорил долго и обстоятельно.

— Есть такие разговоры, что чукотские охотники промышляют зверя так же, как и сто лет назад. Или оленевод по старинке пасёт стадо, хотя и есть новые ружья, моторы и тракторы… И верно! А кому придумать новое? У нас на это грамоты и знаний маловато…

Под конец беседы Чейвын с удивлением заметил, что самой внимательной слушательницей была его дочка Анканау.

Когда она подошла к нему, Чейвын шутливо сказал:

— Ты так слушала, будто решила стать охотником.

— Да, отец, я это решила, — сказала Анканау тихо, так, чтобы никто, кроме отца, её не услышал.

Чейвын улыбнулся и осторожно положил тяжёлую ладонь на девичье плечо. Это самая нежная ласка, которую он только мог позволить, не роняя своего мужского достоинства. Чейвын не придал никакого значения словам дочери. Анканау с малых лет часто меняла свои увлечения. Однажды она объявила, что будет плотником. Она тогда училась в четвёртом классе и целый день простояла перед домом, который воздвигали приезжие строители. Потом она мечтала стать трактористом, метеорологом, старшиной буксирного катера, лётчицей, астрономом… Но одно у неё было постоянно: в промежутках между этими увлечениями Анканау говорила, что будет только учительницей, и Чейвын в душе был уверен, что именно так и будет.

…Берег приближался. Чейвын переложил тяжёлый, отполированный шершавыми ладонями румпель. Вельбот обогнул широкую корму катера и взял курс к разделочной площадке.

На воде покачивался вельбот Кытылькота. Бригадир стоял на берегу и наблюдал, как причаливает друг.

Едва ступив на землю, Чейвын спросил Кытылькота:

— Почта была?

— Вон она, — Кытылькот показал обкусанным мундштуком старенькой трубки в сторону катера. — Уже пустая. Письма разбежались по домам, газеты тоже разлетелись.

Вельбот разгружали, бросая в воду большие куски жира и мяса, а затем подтаскивали вымытые куски к бетонированной разделочной площадке. За кормой возле куска требухи дрались чайки.

— Письмо жду из Выквыкыннота, — вытирая руки о штаны из нерпичьей кожи, медленно, будто оправдываясь, проговорил Чейвын, подойдя к Кытылькоту. — Дочка обещала…

Чейвын выжидательно смотрел на невозмутимое, как чёрные скалы, лицо друга.

Кытылькот вынул трубку и плюнул так, как только он один умел во всём Кэнинымныме. Жёлтый комочек чуть не попал в пролетавшую чайку.

— На твоём месте я бы поторопился домой, — сказал он и снова принялся сосать потухшую трубку.

— Что-нибудь случилось? — сердце у Чейвына оборвалось, как будто вельбот взлетел на гребень волны.

— Скажу только, что дома тебя ждёт радость побольше, чем бумажное письмо, — загадочно проронил Кытылькот и повернулся спиной.

К берегу спускался трактор. Он вытащит вельботы, увезёт мясо в ледник. На тракторе сидел Гаймо Вася — длиннолицый, мрачный парень с вечно потухшей папироской в уголке рта. Несмотря на мрачный вид, Вася — всеобщий любимец в колхозном селении и мастер на все руки. Он осторожно подвёл трактор к берегу и бережно остановил, как собачью упряжку.

— Здорово, Гаймо! — крикнул ему Чейвын.

Тракторист медленно повернулся, некоторое время смотрел с удивлением на бригадира, затем молча кивнул в ответ.

Чейвын хотел спросить у него домашние новости, но Гаймо, по всему видать, не был расположен разговаривать. Он нагнулся к переднему стеклу кабины и сосредоточенно смотрел на море.

Чейвын поглядел на безмолвную спину Кытылькота и вернулся к своему вельботу. Люди готовили канат, чтобы зацепить вельбот трактором. Чейвын полез на корму и достал из деревянного ящичка старинный спиртовой компас. Положив его в футляр, сшитый из моржовой кожи, бригадир распорядился хорошенько вымыть днище вельбота и пошёл домой.

Загадочные слова Кытылькота не выходили у него из головы. Чейвыну так и хотелось кинуться к первому встречному с вопросом, но уронить своё достоинство выражением нетерпения он не мог.

А случилось действительно нечто такое, что заставляло встречных многозначительно смотреть на Чейвына, необычно улыбаться, быстрее отходить в сторону, чтобы дать ему возможность скорее добраться до дому.

Вечернее солнце ещё не достигло поверхности моря, но лучи его уже бежали по воде, взбирались на крутой берег и звонко били в стёкла.

Дом стоял на отдельной скальной площадке. Сначала в нём предполагали поставить двигатель колхозной электростанции, но здание оказалось слишком маленьким и его перестроили на жилой дом. Анканау уговорила отца взять его, когда распределяли дома. Многие удивлялись: как это рассудительный и практичный Чейвын согласился поселиться в жилище, обдуваемом всеми ветрами, в таком близком соседстве с морем, что в осенние штормы брызги застывают солёными ледяшками на крыше и на стёклах окон. В первый год посреди зимы, чтобы не замёрзнуть, Чейвын утеплил дом, обложив его со всех сторон толстыми снежными плитами.