Анка - [4]

— Скачи на другую крыгу. Жарь ползком…

Он слышал крики, но ничего не понимал. Веки темной ночью опустились на глаза. И эту темноту вновь пронизали огненные нити. Ему показалось, что его подхватила разбушевавшаяся стихия, с невероятной быстротой понесла в черную холодную бездну.

Он качнулся и упал на другую льдину.

Первым пришел в себя Павел. Его напоили горячим чаем, покормили, и он уснул. Григорий очнулся позже, но больше не засыпал. Открыв глаза, осмотрелся и улыбнулся. Лежал он рядом с Павлом на земляном полу, в тесной хижинке с низким потолком. Посреди — столб, подпирающий толстую потолочную балку. Два маленьких окошечка. Деревянная кровать, почти голая, стол и две скамейки. Больше ничего он не заметил, кроме жарко полыхавшей печи. За столом сидели старик и старуха, упершись руками в подбородки.

— Очухался? — спросил старик.

— Да я-то что… Паренька жалко.

— Не жалкуй. Он крепче тебя. Водки дать? — и, не дожидаясь ответа, старик достал из-под скамьи литровку.

— У самого, видать, под ложечкой засосало, — проворчала старуха.

— Молчи. Бывал и я в погибелях. Знаю, как…

Григорий выпил полкружки, облизал усы и опять улыбнулся.

— Вдвоем?

— Бездетные.

— Я тоже из таких.

Старик выпил полную кружку, потом еще налил Григорию.

— Из какого поселка?

— Кумушкина Рая.

— А-а-а, кумураевцы… Знаю, знаю. — Григорий выпил еще водки, сказал: — Благодарствуем за привет и ласку, за хлеб-соль…

— На здоровьице, — поклонилась старуха.

— Далече мы от своего хутора, — вздохнул Григорий. — За день не дойдем.

— Оно, если прямо, морем, дошли бы. А то в обход придется. Павел заворочался, проснулся. Старик налил и ему водки, но Григорий вступился:

— Табаком балуется, а водку не потребляет. — И к Павлу: — Видал? Кто нам помог? Люди, а не бог.

Павел молчал.

Утром следующего дня Григорий и Павел отправились в путь. Они прошли километров десять берегом и повернули в море.

Дул теплый южный ветер. С неба падали сырые хлопья снега. То и дело попадались полыньи, нужно было идти в обход. Кругом ни души. Только перед вечером показался их берег. Они почувствовали приток сил и ускорили шаг.

Неподалеку от берега маячила лошадь, впряженная в сани. Григорий и Павел пустились бегом. И чем ближе были сани, тем быстрее и легче бежали. Григорий даже опередил Павла. Было уже совсем близко, когда они наткнулись на широкую и длинную полынью. Возница, махнув им рукой, погнал лошадь рысью вдоль полыньи.

— Душегуб! — и Григорий послал ему вслед ругательство. — Чего ж он раньше не махнул нам? Опять крюк надо делать.

Держась подальше от полыньи, они пошли на северо-восток. А возница будто решил дразнить их: отъехал полкилометра, остановился, снова помахал.

— Потешается над бедой нашей, либо другое что? Как, Паша?

— Сдается, что кличет.

Недоверчиво пошли на зов. Когда приблизились, увидели замерзшую ополонь и закричали от радости. Григорий узнал возницу. Это был их хуторянин Егоров, выехавший на розыски. Павел бросился вперед, но Егоров остановил его:

— Провалишься. Принимай бечевки, — и бросил по льду камни, к которым были привязаны концы канатов. Другие концы привязал к саням. Павел крепко затянул на себе веревку. Глянул на Григория, и они легли на лед.

— Валяй! — махнул рукой Павел.

Егоров разгорячил лошадь, прыгнул в сани и погнал вскачь. Григорий и Павел на животах перемахнули через ополонь, вскочили и побежали к Егорову.

— Друг ты разболезный! — Григорий обнял его и поцеловал.

— Садись скорей. Конь не стоит.

— Погоди, Егоров…

— Дома Дарья. Дома. И кобыла, и сетки, все в цельности.

Григорий схватил Егорова за плечи и посмотрел на него засверкавшими глазами.

— Правду говоришь?

— Садись. А то смеркается. Приедем, поглядишь.

— Ладно… — и Григорий повалился в сани.

Когда отъехали, он тронул Егорова за плечо, нетерпеливо спросил:

— Как же спасли?

— Крыга за бугор зацепилась, что возле косы. Ну, и перетащили вброд. А тебя за пропащего посчитали.

— Сколько же пропало?

— С вами десять душ. А теперь будем считать восемь.

— Ну, а Дарьюшка что?

— От простуды жаром застрадала с нонешнего дня. Она же кобылу переводила вброд.

Больше ничего не спросил Григорий и всю дорогу молча до крови жевал губы. Дорога местами была талая, сани тяжело шли по грязи. В полночь въехали в хутор. Возле дома Павла Егоров остановился. Григорий обнял парня и сказал:

— Не слабь сердце, Павлуша…

— Да я ничего, дядя, — и понуро побрел во двор.

Егоров подвез Григория и вошел с ним в хижину. Григорий осторожно приоткрыл дверь и, пропустив Егорова, бесшумно закрыл ее за собой. Дарья лежала на кровати с мокрой тряпкой на лбу. На столе моргала керосиновая лампа. Увидев мужа, она приподнялась на локтях, сбросила со лба тряпку, вскочила с кровати.

— Гришенька! — и громко зарыдала.

II

В марте с юга теплыми потоками струится зюйд. Он прилетает от Керченского пролива и Тамани, горячей лаской пробуждает уснувшее на зиму мелководное Азовское море. День ото дня ширится у пролива ополонь. Зюйд крутит пенистые воды, крепко сжимает их в объятиях, давит ко дну и гонит подледным путем вверх. Воды шумно бунтуются, бьются заповедными косяками рыбы, упираются в лед. И когда лед, звонко щелкая, распускает хрупкие швы, с севера внезапно налетает свирепый Тримунтан. Он широким разворотом свинцовых туч заволакивает небо и яростно бросается на своего противника зюйда, преграждающего путь в теплые края. И горе зазевавшимся рыбакам, свидетелям жестокой схватки двух невидимых великанов Юга и Севера. За свою беспечность не один из них поплатился жизнью. Несколько дней длится поединок двух великанов. Они, как два голодных коршуна в борьбе за добычу, стремительно налетают друг на друга, взметая вокруг серебристый пух снега. Вихрем кружатся в небе, бьются об лед, оглушительными взрывами кромсают зимнюю броню моря, уносят на огромных льдинах в кипучую пучину смельчаков с лошадьми и рыболовными снастями. Бросают льдины от берега к берегу, сталкивают их, с грохотом и треском трут одну о другую, рассыпая по воде алмазную крошку льда. К вечеру, когда остывает солнце, Тримунтан подминает под себя противника, сгоняет в кучу крошево льда и жгучими заморозками кладет темно-синие заплаты на ополони, сызнова одевая море в ледяной панцирь. С наступлением дня солнце жадно сосет горячими лучами лед, распаривает швы. Зюйд полнится силами, крепнет и нападает яростней. И тогда обессиленный, с подбитыми и опаленными южным солнцем крыльями, Тримунтан уходит в холодные края — на север.