Анин Дом Мечты - [64]
— Это действительно неприятное слово, — сказала Аня со смехом. — На авонлейском кладбище полно старых надгробий с надписями вроде: "Памяти такой-то, relict покойного такого-то". У меня при этом всегда возникают мысли о чем-то изношенном и изъеденном молью. Почему среди слов, связанных со смертью, так много неприятных? Хорошо бы можно было упразднить обычай называть мертвое тело «останками». Я прямо-таки содрогаюсь, когда слышу, как хозяин похоронной конторы говорит тем, кто пришел в дом покойного: «Все, кто хочет взглянуть на останки, пожалуйте сюда». У меня всегда возникает ужасное предчувствие, что в следующую минуту я увижу сцену пиршества каннибалов[35].
Единственное, на что я надеюсь, — невозмутимо заявила мисс Корнелия, — так это на то, что, когда я умру, никто не назовет меня наша усопшая сестра. У меня возникло отвращение к этой манере называть каждого братом и сестрой, когда лет пять назад в нашей церкви проводил молитвенные собрания один странствующий проповедник. Я с самого начала его терпеть не могла. Какое-то внутреннее чутье подсказывало мне: что-то с этим человеком не так. И я была права. Представьте себе, он притворялся пресвитерианином — пресвитарианин, так он произносил это слово, — а на самом деле был методистом! У него все были «братья» и «сестры». Весьма большой семейный круг имел этот человек! Он подошел ко мне после одного из собраний, с жаром схватил мою руку и спросил умоляюще: "Моя дорогая сестра Брайент, вы христианка?" Я пристально посмотрела на него, а потом сказала спокойно: «Мой единственный брат был похоронен пятнадцать лет назад, мистер Фиск, а другими я с тех пор не обзаводилась. Что же до того, христианка ли я, то я была ею, как я надеюсь и верю, еще тогда, когда вы были в пеленках». И это заставило его замолчать, поверьте мне! Заметьте, Аня, душенька, я имею зуб далеко не на всех проповедников. К нам приезжали по-настоящему благородные, превосходные, честные люди, которые приносили большую пользу и заставляли старых грешников ерзать от стыда на церковных скамьях. Но этот тип, Фиск, не был из их числа. Уж и посмеялась я однажды про себя на одном из собраний, которые он проводил. Фиск попросил всех, считающих себя христианами, встать. Я не встала, поверьте мне! Терпеть не могу такие вещи. Но большинство прихожан встали. Затем он попросил встать всех желающих стать христианами. Никто не двинулся с места, и тогда Фиск заорал во всю глотку церковный гимн. Прямо передо мной на скамье Миллисонов сидел бедный маленький Айки Бейкер, сирота лет десяти. Миллисон замучил его работой чуть не до смерти. Несчастный мальчуган всегда был таким усталым, что немедленно засыпал, стоило ему оказаться в церкви или еще где-нибудь, где он мог несколько минут посидеть спокойно. Он проспал все собрание; я видела это и радовалась, что ребенок хоть немного отдохнет, поверьте мне! Когда же Фиск стал забирать все выше и выше и к нему присоединились остальные, бедный Айки вздрогнул и проснулся. Он подумал, что это обычное пение и что всем следует встать, так что поскорее вскочил на ноги, зная, что получит нагоняй от Мерайи Миллисон за то, что спит на собрании. Фиск увидел его, оборвал пение и завопил: «Еще одна душа спасена! Слава Всевышнему! Аллилуйя!» А это был всего лишь бедный испуганный Айки, не до конца проснувшийся, зевающий и вовсе не думающий о своей душе. Несчастный ребенок! У него никогда не было времени подумать о чем-либо, кроме своего усталого, изнуренного работой маленького тела!.. Лесли тоже пошла однажды вечером на собрание, и этот Фиск сразу привязался к ней. О, он особенно беспокоился о душах красивых девушек, поверьте мне! Он задел ее чувства, и больше она ни разу не пришла. А он на каждом собрании молился прямо на публике о том, чтобы Господь смягчил ее очерствевшее сердце. В конце концов мне пришлось пойти к мистеру Левитту, нашему тогдашнему священнику, и сказать, что если он не заставит Фиска прекратить это безобразие, я просто встану на следующем собрании и швырну мой Псалтырь в него, как только он упомянет о «той красивой, но нераскаявшейся молодой женщине». И я сделала бы это, поверьте мне! Мистер Левитт вмешался, и этих молитв больше не было, но Фиск продолжал проводить свои собрания до тех пор, пока Чарли Дуглас не положил конец его карьере в здешних местах. Жена Чарли провела всю зиму в Калифорнии. Осенью она была очень грустна — религиозная меланхолия — это у них в роду. Ее отец вечно боялся, что совершил какой-то непростительный грех, и так извел себя страхами, что умер в сумасшедшем доме. Так что когда Роза Дуглас загрустила на религиозной почве, Чарли немедленно отправил ее в гости к ее сестре в Лос-Анджелес. Там она совершенно поправилась и приехала домой — приехала как раз в то время, когда кампания Фиска «за возрождение христианства»[36] была в полном разгаре. Роза сошла с поезда в Глене, веселая, бодрая, улыбающаяся, и первое, что она увидела, был так и бросавшийся в глаза вопрос, выведенный громадными белыми буквами на черном фронтоне железнодорожного склада: «Куда ты идешь — на Небеса или в Ад?» Это была одна из идей Фиска — он поручил Генри Хаммонду сделать эту надпись масляной краской. Роза вскрикнула и лишилась чувств, а когда ее привезли домой, она была в меланхолии, похуже прежней. Тогда Чарли пошел к мистеру Левитту и сказал ему, что все Дугласы покинут церковь, если Фиска не уберут немедленно. Мистеру Левитту пришлось уступить, так как Дугласы платили почти половину его жалованья. Фиск уехал, а нам пришлось снова положиться на наши Библии и черпать
