Анин Дом Мечты - [55]

— Да… Он слабоумный или что-то в этом роде, не так ли? Но мне ничего не было сказано о миссис Мур, и я полагал, что она обыкновенная, бойкая и деловитая сельская домохозяйка, берущая постояльцев на лето, с тем чтобы немного подзаработать.

— Именно этим Лесли и занимается, — сказала Аня твердо. — Хотя это ей и не совсем нравится. Надеюсь, вас не будет раздражать присутствие Дика. Но даже если вам и будет немного неприятно, пожалуйста, не показывайте этого Лесли. Иначе вы причините ей ужасную боль. Дик — просто большой младенец, но иногда довольно докучлив.

— Нет-нет, я ничего не имею против его присутствия. К тому же не думаю, что я буду проводить много времени в доме… если не считать часов завтрака, обеда и ужина… Но до чего все это грустно! Жизнь у нее, должно быть, нелегкая.

— Это так. Но она не любит, когда ее жалеют.

Лесли уже вошла в дом и спустя несколько мгновений встретила своих гостей на парадном крыльце. Она приветствовала Оуэна Форда с холодной вежливостью и деловым тоном сообщила ему, что комната и ужин для него приготовлены. Дик с довольной улыбкой неуклюже подхватил саквояж и, волоча ноги, понес его наверх. Так Оуэн Форд был водворен в качестве жильца в старый дом среди ив.

Глава 24 «Книга жизни» капитана Джима

— У меня есть идея — пока она похожа на маленький, невзрачный кокон, но из него, возможно, выйдет великолепная бабочка осуществленной мечты, — сказала Аня Гилбрету, когда добралась в тот вечер домой.

Гилберт вернулся раньше, чем она ожидала, и уже лакомился земляничным пирогом Сюзан. Сама Сюзан присутствовала тут же, на заднем плане, как довольно суровый, но милосердный дух-хранитель, и находила в том, что смотрела, как Гилберт ест пирог, ничуть не меньшее удовольствие, чем он в том, что ест его.

— В чем заключается твоя идея? — поинтересовался он.

— Пока не скажу — сначала я должна выяснить, осуществима ли она.

— Что за малый этот Форд?

— Очень приветлив, и внешность довольно приятная…

— — Ax, — доктор, дорогой, такие красивые уши! — с жаром вставила Сюзан.

— Думаю, ему лет тридцать или тридцать пять. Он говорит, что собирается писать роман… У него мелодичный голос, восхитительная улыбка, и одет он к лицу, но почему-то выглядит как человек, чья жизнь не очень-то легка.

Вечером следующего дня Оуэн Форд зашел к ним, чтобы передать Ане записку от Лесли, и они провели предзакатный час, беседуя в саду, а затем покатались под луной по гавани в маленькой лодке, приготовленной Гилбертом для летних прогулок. Оуэн очень понравился и Ане, и Гилберту. У обоих возникло такое ощущение, будто они знакомы с этим человеком много лет, — ощущение, служащее отличительным признаком подлинного взаимопонимания, характерного для отношений между всеми теми, кто принадлежит к племени, знающих Иосифа.

— Очень мил! Не зря у него такие уши, — заявила Сюзан, когда гость удалился. Он сказал ей, что в жизни не ел ничего вкуснее ее слоеного торта с земляничным вареньем, и отныне сердце впечатлительной Сюзан принадлежало ему навеки. — Он обладает обаянием, — размышляла она, убирая со стола остатки ужина. — Очень странно, что он не женат, ведь такому мужчине, как он, стоит только сделать предложение, и ни одна женщина не сможет отказать… Впрочем, может быть, он вроде меня и пока еще не встретил свою суженую.

Сюзан была погружена в весьма романтические раздумья все то время, пока мыла посуду после ужина.

Два дня спустя, под вечер, Аня взяла Оуэна Форда с собой на маяк, чтобы представить его капитану Джиму. Клеверовые поля, протянувшиеся вдоль берега гавани, белели в сумерках, овеваемые западным ветром, и капитан Джим располагал одним из своих красивейших морских закатов, чтобы блеснуть им перед гостями. Сам капитан только что вернулся с другого берега гавани.

— Пришлось сходить туда, чтобы сказать наконец Генри Поллоку, что он умирает. Все остальные боялись сказать ему это — думали, он придет в ярость. Он, казалось, был полон решимости жить и жить и строил кучу всяких планов на осень. Его жена решила, что следует сказать ему правду и что я буду самым подходящим человеком, чтобы раскрыть ему глаза и объяснить, что ему уже не поправиться. Мы с Генри — старые приятели, много лет плавали вместе на «Серой Чайке». Ну, пришел я, сел у постели Генри и говорю ему, прямо и просто, так как если что-то должно быть сказано, то ни к чему тянуть время. «Приятель, — говорю я ему, — похоже, ты получил приказ о последнем выходе в море». Говорю, а сам вроде как дрожу внутренне, так как ужасное это дело, когда приходится говорить о неотвратимой близкой кончине человеку, который и не подозревает о том, что умирает. Но вдруг — вы только представьте, мистрис Блайт, — Генри поднимает ко мне худое, морщинистое лицо, смотрит на меня своими веселыми старыми черными глазами и говорит: "Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, Джим Бойд, если хочешь меня просветить. А это известно мне вот уже больше недели". Я онемел от удивления, а Генри засмеялся. «Входишь ты ко мне, — говорит, — с лицом, торжественным, как надгробный камень, и садишься тут, сложив руки на животе, и сообщаешь мне такую вот заплесневелую новость! Эх, Джим Бойд, смех, да и только!» — «Кто сказал тебе об этом?» — спрашиваю его как-то глуповато. "Никто, — говорит. — На прошлой неделе во вторник я лежал здесь ночью без сна… и я просто знал, что это так. У меня и раньше были подозрения, но в ту ночь я