Аниара - [3]

чьи грани заключают бесконечность

в один прозрачный, монолитный зал.

Как часто мы в горах или на море

неправильно слова употребляли,

не проникая в сущность их значений,

не ведая, что эти пошлые словечки

когда-нибудь понадобятся нам

на корабле, держащем курс на Лиру.

Вот здесь они воистину уместны,

а мы авансом истаскали их.

Теперь же бессловесно созерцаем,

как безгранично и неизмеримо

простерся во все стороны Аид.

Отныне стали нашим утешеньем

словечки с уменьшительным значеньем;

запретным словом сделалась «звезда»,

моднейшими — «грудь», «бедра» и «живот»,

но «мозг» не произносим без стыда:

мы посланы в Аид его раденьем.

11

Сегодня представитель Руководства

так говорил собранью пассажиров:

— Не следует отчаиваться, лучше

научно-ясно видеть свой удел.

Не в первый раз случается такое.

Лет шестьдесят тому назад голдондер

с четырнадцатью тысячами душ

погиб — аппаратура отказала.

С огромным ускорением голдондер

пошел к Юпитеру, и там в пустынях

был погребен под плотной атмосферой

из гелия и водорода — эта

холодная перина одевает

проклятую звезду броней тысячемильной.

Такая участь в принципе возможна.

Но нам благоприятствует судьба:

от звезд и звездных свит мы ускользнули.

Теперь нас ожидает одиссея

длиною в жизнь. Там, впереди, конец.

И он наступит, рано или поздно. 

12

Оркестр фантазмами нас просто загонял.

Моя партнерша Дейзи — идеал.

Она жила когда-то в Дорисбурге.

И хоть не первый год и не второй

приходит Дейзи Дуди в этот зал,

но разницы не видит никакой,

где ей балдеть в ее потрясном йурге —

на Аниаре или в Дорисбурге.

Танцуя йург, я понял очень ясно:

все, что зовется йургом, то прекрасно,

когда кружится Дейзи в ритме йурга,

болтая на жаргоне Дорисбурга.

 — Негонден будешь, как сголдондишь гамму.

А я — глянди — долбаю эту драмму.

И Чэдвика взвинчу я, — шпарит Дейзи, —

я радиоактивна, гейгер в лондо,

я голодна и оголдую гонда,

а гладь на платье оголдеть как мондо.

Я весело кружусь. Я с толку сбит.

Глядишь, моя тоска и улетит:

дитя Земли, придя в экстаз от йурга,

лупцует смерть жаргоном Дорисбурга.

13

Пять лет мы, не снижая скорость, шли

к застывшему изображенью Лиры.

Вот выступает главный астроном

с докладом о космических глубинах.

В руке он держит чашу из стекла.

— Мы понимаем, кажется, что космос,

в котором мы находимся, — не то,

что означало наше слово «космос»,

рожденное земным воображеньем.

Мы ощутили глубину глубин,

в которых заблудилась Аниара.

Весьма наивно было, исходя

из свойства человеческого мозга,

решить, что у Загадки есть структура.

Мы поняли: стеклянная прозрачность,

которая обстала Аниару,

есть дух, непостижимый вечный дух,

и мы вершим свой путь по морю духа.

То, в чем свой путь свершает Аниара,

обходится без черепной коробки,

живет без мозгового вещества.

То, в чем мы путь вершим свой, существует,

в мыслительных процессах не нуждаясь,

поскольку дух превыше мира мысли.

Сквозь Бога, Смерть, Загадку лег наш путь.

Кривая вывезет куда-нибудь.

Полезно было б сообщить Земле,

что гордый наш корабль в пространстве духа –

не более чем пузырек в стекле.

Я расскажу, что слышал о стекле,

и вы поймете. Всякое стекло,

покуда не сотрется в порошок,

хранит в себе пузырики-пустоты,

пузырики ползут в стеклянной массе,

и через много сотен лет пузырик,

глядишь, проделал путь в своем стекле.

И Аниара в пропасти парсеков

пузыриком таким вершит свой путь,

и сводов бездны ей не разомкнуть.

Хотя мы и глотаем расстоянья

и скорость наша очень велика,

но, по масштабам космоса, она

лишь скорости пузырика равна,

пузырика в стекле прозрачной чаши.

***

Дрожа от этой ясности, бегу я

туда, где Дейзи кружится, ликуя,

и где не гаснет жаркий красный свет.

Прижавшись к ней, шепчу я, как заклятья:

 — Впусти, впусти меня в свои объятья,

там ясной и холодной смерти нет!

Живут долины Дорис в залах Мимы,

долины лоном Дейзи заменимы.

Забудем мы, вжимая тело в тело,

что Аниарой бездна завладела.

14

На корабле возникла секта «терок».

Собравшиеся члены трут друг друга.

Здесь больше женщин, но глава — мужчина,

который называется «терпуг».

(Словечко из доголдонских времен.)

Все это связано с понятьем «пища», «кухня»,

где пищу помещали на огонь.

Так объясняет «Голубой архив».

Вот все, что я узнал.

Когда-то в школе, я припоминаю,

показывали нам живое пламя.

Горело деревянное полено:

возник огонь и появился дым

и вроде бы тепло.

Полено тут же опустили в воду,

веселый и живой огонь погас.

Деревья — редкость. Много их росло

в доголдонское время, но позднее

их погубила радиоактивность.

Смотрели мы, дыханье затая,

как дерево рождало теплый свет.

Какая даль, какая это даль. 

15

Я отключаю Миму, обхожу

корабль, прислушиваясь к разговорам.

Вот начинает старый космонавт

рассказ о Нобби — о своей любви.

— Малышка Нобби не была казиста —

она болела лучевой болезнью,

схватив три дозы, чуть не померла.

Врачи ее выхаживали долго

и гаммосалем, и ТЭБЭ-лучами.

Пробыв не год, не два в палатах скорби

больничного барака Тундры-2,

дешевеньким голдондером вернувшись

на Землю, стала Нобби жить, как прежде,

устраивая всяческую помощь

нуждавшимся на Марсе и Венере.

Народ на Марсе гробят холода,

а на Венере — сырость и болота.

Моя худышка просто извелась,