Аниара - [2]

и пассажиры, как пред алтарем,

простершись ниц лежат, и слышен шепот:

— Представь того, кто был подобен Миме.

По счастью, Мима чувствовать не может,

гордыня ей чужда; по счастью, Мима

закрыта и для взяток, и для лести,

и занята лишь делом, поставляя

изображенья, запахи, наречья,

пейзажи неизведанных миров.

Ей безразлично, что во мраке зала

прильнув к ее подножью, пассажиры,

из Мимы сотворившие кумира,

привыкли на шестом году полета

о помощи просить у богоравной.

И понял я: как все переменилось!

Тихонько пассажиры-эмигранты

себе внушают: все, что было прежде,

того уже не будет. И отныне

век вековать нам в этих залах Мимы.

И вот летим мы к неизбежной смерти

среди пространств безмерных, беспредельных,

и только утешительница Мима

спокойствию и собранности учит

перед лицом последнего мгновенья,

сужденного нам всем без исключенья.

7

Мы не утратили земных привычек,

усвоенных еще в долинах Дорис:

поток часов деля на день и ночь,

рассветы и закаты соблюдаем.

Пускай мы мчимся в царстве вечной ночи,

такой холодной, звездной и прозрачной,

что и не снилась там, в долинах Дорис, —

пускай. Сердца с хронометром в ладу

следят за ходом солнца и луны

и ждут закатов, как в долине Дорис.

Вот завтра, например, иванов день.

Никто не спит — танцует весь корабль,

за исключеньем тех, кто стал на вахту

и зорко наблюдает бесконечность.

Танцует весь корабль, покуда солнце

не всходит над долиной Дорис. Но

оно не всходит! — Грозный окрик яви.

В долинах Дорис жизнь казалась сном,

чего же мы от залов Мимы ждем?

И вот танцзал, летящий в бесконечность,

становится вместилищем видений,

и сетований, и горючих слез.

Окончен бал, и музыка замолкла.

Пустеет зал — уходят люди к Миме.

Она на время снимет напряженье,

развеет память о долинах Дорис,

она покажет новые миры,

и мы забудем тот, что потеряли.

Зачем же Мима нас околдовала,

и мы из Мимы сделали кумира,

и женщины, блаженно трепеща,

приклеились к подножью божества?

8

Мечтаем мы до умопомраченья,

мечтой сменяя прежнюю мечту,—

так убегаем мы от скудной яви

в пестрящую мечтами пустоту.

За далью даль, рубеж за рубежом, —

в дали мы ставим дом, в дали живем,

а я живу своей долиной Дорис,

живу недурно и вполне здоров,

как всякий житель призрачных миров.

О чудо-корабле, везущем нас,

не думает никто, и лишь подчас

обряд кремации напоминает нам,

что нет у нас путей к иным мирам,

и встрепенется стая черных дум,

мечась под сводом непреодолимым;

лишь эхо откликается на шум

в молчании пространств непостижимом.

А Мима-утешительница ждет,

всегда полна приманок и щедрот.

И тысячи кишат тогда в проходе,

потоком устремляясь к Миме в зал.

И тут мы вспоминаем наш корабль:

что он длиной в шестнадцать тысяч футов,

а шириной — в три тысячи, людей же

в нем обитает восемь тысяч душ;

что предназначен он возить переселенцев,

что он — один из тысячи таких же

голдондеров, которые стартуют

на Марс и на Венеру регулярно;

что сбился с курса только наш голдондер

и что астролоб корабельный объяснил:

нам, выпавшим из внутреннего поля,

необходимо приложить все силы,

чтоб жизнь во внешнем поле превратилась

в эксперимент, не знающий подобных:

полет к другому внутреннему полю.

Когда же Руководство уяснило,

что путь к Земле отрезан навсегда

и что законы внутреннего поля,

дающие возможность путешествий,

во внешнем поле попросту другие,

то панику отчаянье сменило,

потом апатия под бурей чувств

раскинулась подобно мертвой зыби.

Тогда-то и явилось утешенье:

показывая нам другую жизнь,

экран видений озарила Мима.

9

Как только Мима начала работать,

незамедлительно открылось,

что мысль ее идет своим путем,

не схожим с человеческим ни в чем.

Вот, например: как совершает блок отбора

захват, расклад и синтез

при ходе третьего вебена,

когда включен протатор 9

и фокусировке в фазе полного мерцанья?

Изобретатель был сражен, увидев,

что половина созданной им Мимы

его анализу не поддается.

Наполовину Мима — самородок.

Изобретатель скромно изменил

спой пышный титул, тем признав,

что Мима как сложившаяся личность —

превосходящая величина,

а он — лишь подчиненный ей миматор.

Миматор умер, Мима процветает.

Миматор умер, а она нашла

свой стиль и до конца познала

свои ресурсы и свои пределы:

она — не гордый, но прилежный, честный телегратор,

искатель неподкупный, работящий,

фильтровщик истины, кристально чистый.

И разве удивительно, что я,

служитель Мимы здесь, на Аниаре,

введен во искушение толпой

молящихся самозабвенно Миме?

И я шепчу одновременно с ними:

— Даруя утешенья, дай ответ,

не с ними ли идет к нам вечный свет,

который в этот беспросветный час

в пустынном мирозданье ищет нас?

10

Пустой, бесплодный космос ужасает,

он не спускает с нас стеклянных глаз.

В хрустальных круглых окнах корабля

созвездия застыли без движенья.

Мы бережем свои воспоминанья

о долах Дорис. В море без воды,

без бурь, без волн, без ряби — вздорожали

и взрывы чувств, и даже сновиденья.

Пустячный вздох — как ветер в жаркий день,

рыданья — родники, корабль — олень,

что к Лире мчит бесшумно и легко,

а Лира непостижно далеко,

как будто не прошли мы долгий путь

и время здесь не движется ничуть.

Все будто вмерзло в вечность, как в скалу,[8]

все кажется навек окоченевшим,

алмазной крошкой[9], вкрапленной в кристалл,