Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской "расе господ" - [77]

«Их невежество в области искусства было поразительно», — отмечается в знаменитом колониальном романе Э. М. Форстера[969]«Поездка в Индию» (1924), — «и они никогда не упускали случая возвещать о нем друг перед другом; это было умонастроение, типичное для привилегированных школ и расцветшее здесь гораздо более пышным цветом, чем оно может надеяться расцвести в Англии».[970]

«Предрассудки против интеллектуальных наклонностей и культ прославления действия, дела прослеживаются в сочинениях почти всех индо-английских авторов этого периода [с 1880 г. ]… корни этих предрассудков, корни нежелания мучиться вопросами «почему» и «зачем», мучиться проблемами абстрактной справедливости и демократических принципов следовало искать именно в паблик-скул».[971] Чарлз Дилк в своей «Более Великой Британии» открыто заявлял: «Нельзя абстрактно рассуждать о несправедливости аннексии, потому что… худшая из возможных форм британского правления для народной массы лучше, чем самая лучшая власть [туземных (в данном случае — эфиопских)] царьков».[972]

Пространство на востоке должно было стать «немецкой Индией» Гитлера. И будущий рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг разработал для поселенцев этой «немецкой Индии» образ «расы господ», который не слишком отличался от британского, пропагандируемого в паблик-скул. Однако Розенберг оказался намного последовательней своих британских учителей. Английский биограф Альфреда Розенберга Роберт Сесил так описывает убеждения рейхсминистра: «сразу за догматом расы следовал догмат, утверждавший, что роль индивидуума незначительна… Индивидуума следовало лишить способности к независимому суждению. Его существование приобретает значимость лишь через осознание себя частью целого. По Розенбергу, человеческое существо само по себе — ничто. Оно может иметь личностные качества… только в том случае, когда его дух и душа являются органическим продолжением расы».[973]

Ведь «все белые благодаря принадлежности к расе господ вырастали в собственных глазах», и в первую очередь это относилось к белому населению Британской Индии.[974] В «Прелюдии к империализму» утверждалось, что «слабость и подчинение… вызывают презрение… отношение к слабым и бессильным граничит с пренебрежением и насмешкой». «Англичане ценят… уверенную… силу». Они испытывают уважение к «сильным и могущественным племенам и презрение — к слабым и бессильным». Англичане «безоговорочно предпочитали те племена, которым удалось поработить своих соседей, а не тех, кто позволили себе опуститься до положения жертв». Англичане считали, что мягкость, свойственная индийцам, является слабостью, которая свидетельствует об их принадлежности к «низшей расе». «Индусский характер» считали «бабьим». Важнейшим атрибутом мужественности в глазах англичан была «физическая сила». И коль скоро индусы не обладали ею, англичане полагали, что они являются немужественным, инфантильным и женоподобным народом. (В отношении «восточного народа», населявшего «Индию» Гитлера, (т. е. в отношении русских) также бытовало представление об их «женоподобности» — в отличие от мужественных немцев.) «Смешанные» в расовом плане браки с индийцами уже с середины XIX в. расценивались как вырожденческие. Отношение к их потомкам, евразийцам, один британский историк в 1973 г. прямо назвал «постыдным».[975] (Евразийцы не считались гражданами Британии, они не имели права голоса и даже не могли жить на территории Англии.) Евразийцев изображали расово неполноценными, «недостойными и раболепными», болезненными; они являлись «предостережением против смешения рас».[976] Вероятно, именно это имел в виду Розенберг, цитируя афоризм Ницше: «Берегитесь слез слабых!». Англичанам же с их имперскими устремлениями не понадобилось никакого Ницше, чтобы сформировать такое отношение.

В одном английском колониальном романе 1914 г. представитель имперской власти после подавления восстания индийцев говорит своему собрату по расе: «Вам лучше ничего не понимать, по крайней мере в Индии. О вещах, которых человек не понимает, он предпочитает не думать».[977] После индийского «мятежа» 1857 г. колониальные британцы окончательно утвердились во мнении, что характер «туземцев» чужд им. «Неспособность прочувствовать Индию вовсе не расценивалась как ограниченность — многие даже видели в этом особое преимущество, необходимое выражение превосходства их [собственного, британского] характера»: «Вы не поймете темного духа туземцев… А если бы вам это все-таки удалось, вы бы заболели [от этого]».[978] Именно «непонимание народов Индии… казалось доказательством морального превосходства [англичан], а отсутствие симпатии к ним — необходимым условием… превосходства английского характера».[979]

При таком подходе подобное «превосходство» должно было постоянно усиливаться — ведь сфера намеренного незнания все расширялась. «Наши знания [об Индии] тают год от года… чем дольше мы владеем Индией, тем меньше знаем»[980] о ней. «Он не способен отличить брахмана от кули… и видит во всех них только «ниггеров»», — такое определение получил «совершенный в своем роде экземпляр» англичанина, живущего в Индии.