Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской "расе господ" - [50]

вреднее, чем для [элитарных] школ», что хранителей империи формирует не книжное знание, не педантизм и дотошность, а охота на оленей и футбол. Значение имела лишь «физическая активность нашей имперской расы». Ведь «не ученый педант… но человек со стальными нервами и животным духом может предотвратить бедствия, которыми грозят будущие мятежи [туземцев, как, например, мятеж в Индии 1857 г. ]». Ведь «первое условие преуспеяния нации заключается в том, что это должна быть нация здоровых животных», — повторял (слова Герберта Спенсера) в своих поучениях директор Олмонд.[583] И вообще «он очень много говорил о насилии, силе, борьбе… и жесткости, его проповеди изобиловали выражениями из лексикона… неоспартанского воина, не терзаемого сомнениями» — лексикона, созданного, чтобы разить с силой и мощью, сохраняя суровые колонии от бабьей изнеженности и пороков. Олмонд и ему подобные считали себя воинствующими священнослужителями и вместе с тем своего рода «тренерами». С кафедры Олмонд проповедовал самое настоящее мускулистое христианство, например, в проповеди «Долг силы» (которая напоминала императив Киплинга: «Будь готов! будь готов! и еще раз будь готов!»): «Быть сильным — не смейте нарушать эту божью заповедь», потому что «Бог хранит могущество, тех, кто уверенно идет вперед к окраинам империи… чтобы управлять судьбами мира» — во имя «Бога и страны [Англии]»[584] (видимо, с криками «ура» и «аминь»).

Столь имперская форма благочестия побуждала «испытывать к жителям континента такое же презрение, как к кафрам». Такое мировоззрение, разумеется, являлось крайним выражением этноцентризма,[585] который подпитывался осознанием собственного классового превосходства и отождествлением себя с «расой господ». Олмонд полагал, что расширение избирательного права «не принесет нации истинного благосостояния». Говоря о воспитании правящего класса, Олмонд настаивал на необходимости «обособлять этот класс и ставить его выше других… причем интеллектуальная сторона не имеет большого значения».[586] Если верить тому, что говорится в книге «Школьные годы Тома Брауна», ученики паблик-скул Регби не отличались ни мудростью, ни остроумием, ни красотой, однако благодаря своим бойцовским качествам они «веками держали в покорности мир — будь то леса Америки или плато Австралии. Ныне же они составляют костяк мировой империи, в которой никогда не заходит солнце».[587] Само собой разумеется, что цель достижения мирового господства ставила перед британскими элитными учебными заведениями задачу культивировать мускулы, а вовсе не чувства или дух.[588] Притом англичане считали, что тип человека, сформированный таким воспитанием, «бесконечно выше философствующих немецких увальней или тонконогих французских интеллектуалов, разглагольствующих о политике и искусстве».[589]

Потому британский истеблишмент считал Байрона и Шелли «изнеженными натурами — не только за их способность к состраданию и чувствительность, но уже за их физическое отвращение к мясу и алкоголю».[590] Ведь английское представление о мужественности было поистине неоспартанским: стоицизм, смелость, выносливость. Эти добродетели являлись неотъемлемой частью воспитания в английских паблик-скул наряду с дисциплиной, буквально воплощенной в «стиснутых зубах».[591] Настоящий «мужчина, стиснув зубы, неуклонно движется вперед; гибнут лишь жалкие слабаки».[592] Эсэсовцы Генриха Гиммлера должны были во всем придерживаться аналогичного правила: «необходимо… чтобы они не размякали, а действовали, стиснув зубы».

Англичане — и вслед за ними немцы (к своему несчастью) — ошибочно принимали привитую им черствость за «силу», а чувствительность — за слабость. Слабость считалась признаком низшей расы не только во времена викторианского империализма.[593] Даже в последние дни своей жизни Адольф Гитлер не изменил этим убеждениям: он пришел к выводу, что «будущее принадлежит более сильному восточному народу» — а до этого он стремился сделать немцев «жесткими, как кожа и твердыми, как крупповская сталь». Девиз национально-политических воспитательных заведений нацизма гласил: «Будь тверд». «Чем жестче и суровее воспитание, тем лучше конечный продукт. И у меня нет сомнений, что такой результат уже достигается», — заметил один наставник паблик-скул после знакомства с системой воспитания гитлеровской элиты в 1937 году, с искренним удовлетворением отметив параллели между национал-социалистской и английской системами.[594]

Такие параллели прослеживаются и в воспоминаниях воспитанника одной из «наполас», пишущего о необходимости показной жесткости, которую прививали всем ученикам этих школ. О личных чувствах в «наполас» полагалось молчать: их наличие считалось слабостью и вызывало смех. Но самым ужасным считалось быть не таким, как все, о чем говорил Ханс Мюнхенберг в интервью австрийскому телевидению.[595] Все сказанное относится к гитлеровским «наполас», тогда как в английских паблик-скул большинство, ориентированное на атлетизм, уже не запугивало «чувствительное меньшинство» и «других» учеников с помощью прежних грубых методов, а, похоже, перешло к чисто словесному глумлению.