Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга - [121]

Франция не станет «спать с трупом»

К счастью, де Голль не был парижанином (он родился в Лилле, на севере страны), и он не проникся пораженческими настроениями своих коллег. Он даже на время засунул куда подальше свою генетическую англофобию ради идеи, которая заставила бы современных французов и британцев содрогнуться от ужаса.

Французский посол в Лондоне, Андре Корбен, и видный британский дипломат, сэр Роберт Ванситтарт, придумали сумасшедший план создания единой франко-британской нации.

По правде говоря, нечто подобное пыталась проделать целая компания британских монархов, но их планы обычно подразумевали захват Франции и примитивное ее подчинение. Наполеон тоже хотел претворить в жизнь такую схему, но он мечтал сделать Британию французской территорией, вроде Ломбардии и Сирии, где будут приняты его законы и расцветут дома терпимости.

В прошлом каждая из сторон стремилась силой подчинить соседку. Но план 1940 года подразумевал союз по обоюдному согласию, полное слияние. Предполагалось общее гражданство, и роли правительств были бы распределены, как в политическом альянсе двух партий. Из двух наций получилась бы одна.

Конечно, это была чисто пропагандистская уловка, способ донести до Гитлера мысль, что Франция не завоевана, потому что ее английские территории до сих пор свободны. Но, даже при таком раскладе, де Голль тотчас ухватился за эту идею и, намереваясь втолковать ее своим коллегам-дезертирам во Франции, сел в самолет.

Их ответ был предсказуем. Петен сказал, что дни Британии сочтены и это «все равно что предлагать союз с трупом». Тем более что он уже вынашивал планы лечь в постель с врагом (который был живее всех живых).

Де Голль принял мудрое решение сразу вернуться в Лондон, где Черчилль — вопреки советам Форин-офис — договорился об эфире на Би-би-си и вдохновил француза выступить с речью в духе «борьба будет продолжена».

Де Голль говорит, а мир не слышит

Это случилось 18 июня, в 125-ю годовщину Ватерлоо: генерал выступил по радио со знаменитым обращением к соотечественникам. Несмотря на название — «Обращение от 18 июня», — это не был призыв делать взносы на благотворительность. Де Голль призвал французов оказать сопротивление нацистскому режиму, произнеся французский вариант речи Черчилля, изобилующий риторическими вопросами, повторами и восклицаниями.

«Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет!.. Ибо Франция не одинока!.. За ней стоит обширная империя. Она может объединиться с Британской империей, которая господствует на морях и продолжает борьбу». Пожалуй, впервые в истории француз с таким воодушевлением объявлял о морском превосходстве Британии.

Далее в своей речи он признал мировой характер войны, не ограниченной пределами Франции, и наконец перешел к драматическому финалу, в котором пообещал: «Что бы ни произошло, пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет никогда». Это была хорошая концовка, однако де Голль испортил ее, объявив, что снова будет говорить завтра, но не сделал этого.

Тем не менее де Голль произнес самую знаменитую речь во французской истории, и если уж не текст, то ее название, l'Appel du 18 juin («Обращение от 18 июня») знакомо каждому французскому школьнику. Проблема состояла лишь в том, что ее практически не услышали французы. Речь передавало английское радио, без анонса, да и имя этого человека мало кто во Франции слышал. И к сожалению, Би-би-си сочла речь настолько незначительной, что ее даже не потрудились записать на пленку.

Все это в какой-то степени объясняет вялые отклики на обращение. Де Голль пригласил всех французов, находящихся в Великобритании, как солдат, так и гражданских лиц, присоединиться к нему, но мало кто последовал его призыву. Из 10 000 французских иммигрантов в Британии добровольцев набралось лишь три сотни, а из 100 000 солдат, временно находившихся на британской земле, на сторону де Голля встали лишь 7000; остальные вернулись домой и пополнили ряды военнопленных.

Хуже того, несмотря на реверанс в сторону Америки, который сделал генерал в своей речи, президент Рузвельт отказался признать де Голля лидером Франции. Вплоть до конца 1940 года американцы делали ставку на сотрудничество с Петеном и его министрами, надеясь склонить их к борьбе с Гитлером.

Только Черчилль встал рядом с Генералом и сделал официальное заявление о том, что «правительство Его Величества признает генерала де Голля лидером всех свободных французов, где бы они ни находились».

Это был акт солидарности, о котором де Голль будет частенько забывать в последующие годы.

Так ананас или банан?

Оскорбления и тычки, которыми продолжали обмениваться де Голль, Рузвельт и Черчилль, были под стать разборкам в гримерной мальчишеской поп-группы.

Хотя Америка и не вступала в войну вплоть до 1941 года, Черчилль постоянно пытался убедить Рузвельта, что союзники — это сила, которую стоит поддерживать. С самого начала военных действий он одним глазом присматривал за нацистами, а другим — за американскими поставками в Европу людей и военной техники.

Де Голля между тем настолько поглотили интересы Франции и собственный статус будущего лидера страны, что он зачастую терял ощущение глобальной картины. Он видел только Францию и необходимость дискредитировать и дестабилизировать правительство Петена. Эта близорукость и неуместный патриотизм заставляли практически каждого бритта или американца, имевшего дело с генералом, весьма нелестно высказываться по поводу его высокомерия, неблагодарности, ненадежности и — весьма жестоко — о его внешности. Вот лишь несколько самых известных отзывов о Генерале.