Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга - [119]

И французский план сработал, но лишь до известной степени: когда немцы 10 мая 1940 года начали проводить блицкриг, линия Мажино осталась ненарушенной, поскольку нацисты попросту проигнорировали ее и вошли во Францию через боковую дверь. Легкие танки «Панцер» проскочили через Арденны (про которые Франция заявляла, что они непроходимые) и окружили британские и французские войска, которые ожидали атаки с севера.

Французы, вполне предсказуемо, намеревались окопаться и защищать Париж, но бритты быстро разобрались, к чему все идет. Уинстон Черчилль — его назначили главой правительства военного времени в тот же день, когда началось вторжение нацистов, — решил, что никому легче не станет, если регулярная армия Британии почти в полном составе угодит в лагерь для военнопленных. Пришла пора французам «позаботиться о собственной безопасности», как он выразился.

Так что 26 мая 1940 года, едва ли не через две недели после начала военных действий, Черчилль приказал своим ребятам возвращаться домой. Однако он не удосужился сообщить радушным хозяевам о том, что гости уже уходят, и французы продолжали сражаться, думая, что прикрывают стратегическое отступление бриттов с целью закрепиться на берегу Ла-Манша. Когда же французы догадались о том, что происходит на самом деле, они, понятное дело, разозлились, тем более что бритты заблокировали дороги так, что по ним уже не мог пройти ни друг, ни враг.

Эвакуация из Дюнкерка началась 27 мая, и в тот день только 7000 британских солдат смогли разместиться на ожидающих военных судах. Военный министр сообразил, что этого недостаточно, и обратился с просьбой к частным судовладельцам пополнить флотилию. На следующий день через Ла-Манш устремились гражданские суда. В последующие девять адских дней солдаты грузились на корабли, зачастую часами выстаивая в очередях, по плечи в воде, пока снаряды и бомбы взрывали песок и море вокруг них. Помимо 200 военных кораблей, более 700 малотоннажных судов, включая личные яхты, траулеры и речные трамвайчики с Темзы, не по одному разу пересекали Ла-Манш. В общей сложности во время спасательной операции затонуло около 200 лодок.

Французы рассматривают Дюнкерк как массовое предательство, но это не совсем справедливо. Как только основные силы британцев были отправлены домой, корабли стали брать на борт также французов, которых вывезли почти 140 000 человек. Кроме того, тысячи бриттов остались во Франции вести безнадежный арьергардный бой, прикрывая отход как французских, так и британских частей, и сдаваясь, только когда кончались боеприпасы или когда французские командиры поднимали белый флаг. Эти британцы провели остаток войны в лагерях для военнопленных, и их самопожертвование даже не упоминалось в докладах союзников о положении дел на фронте, поскольку это плохо влияло на боевой дух в войсках.

А 4 июня Черчилль произнес пламенную дюнкеркскую речь в палате общин, доказывая, несмотря на свою шепелявость, что именно он, а не душка Чемберлен, самая подходящая кандидатура на пост премьера. И хотя его речь разозлила французов (причина этого прояснится чуть позже), ее можно считать образцом политической риторики всех времен. Ее можно прослушать в Интернете, и твердый голос премьера даже семидесятилетней давности до сих пор завораживает так, что мурашки бегут по коже.

Черчилль признает: Дюнкерк «является колоссальной военной катастрофой… Мы не должны характеризовать это спасение как победу. Войны не выигрываются эвакуациями». Но, добавляет он, «надо отметить, что в самом этом спасении действительно есть победа. Это победа — военно-воздушных сил». Королевские военно-воздушные силы сковали большую часть немецких воздушных сил, защитив побережье и эвакуационный флот от потенциально разрушительных атак с воздуха. Черчилль предсказывает, что успех британской обороны будет зависеть от совершенно нового тактического оружия — самолетов. Первое настоящее сражение только началось, а он уже все предугадал.

Кульминацией речи стали слова о том, где нацисты столкнутся с британским сопротивлением.

«…Мы будем бороться на морях и океанах, — говорит Черчилль, — мы будем сражаться… в воздухе, мы будем защищать наш остров, какова бы ни была цена, мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах; мы никогда не сдадимся…»

Он прошел очень, очень долгий путь с тех джентльменских предвоенных дней, и самое поразительное в этой речи, помимо ее жесткости и напора, то, что она укрепила и немцев, и французов в их представлениях о Британии.

Нацисты действительно опасались ступать на английскую землю, где их ожидало яростное сопротивление местного населения, готового сражаться за каждый дом, и о таком стремительном броске, что им удалось совершить через всю Францию, можно было даже не мечтать. Дюнкерк показал, на что способны мирные граждане Британии, каждый в отдельности, и Черчилль выразил их боевой дух словами.

Французы между тем думали: эти англичане озабочены только своим маленьким островом — как всегда. Если бы француз слушал внимательно, он бы услышал слова «мы будем сражаться во Франции», сказанные как раз перед упоминанием о морях и океанах, но он наверняка не поверил бы своим ушам. Никто не ожидал, что британская армия поспешит обратно через Ла-Манш, — и это, пожалуй, была единственная фальшивая нота во всей речи.