Ангелы Опустошения - [95]

–  Смотри вон парень торопится с окраины городка таща кусок дохлого скорпионьего мяса к дыре,  – В дыру спускается он на мясную зиму.  – Будь у нас банка меда, они б решили что это Армагеддон, а?

–  У них были бы большие мормонские молитвы перед голу́бками.

–  И строили бы скинии и окропляли бы их муравьиной мочой.

–  В натуре Джек – может они бы просто запаслись медом а о тебе бы и не вспомнили,  – (Ирвин)

–  А под холмом муравьиные больницы есть?  – Мы впятером склонились над муравьиным селением заинтересовавшись. Когда мы насыпали маленькие холмики муравьи сразу же начинали большую государственную оплаченную налогоплательщиками работу по удалению их.

–  Можно расплющить всю деревню, заставить ассамблеи неистовствовать и бледнеть! Одною лишь своей ногой!

–  Пока жрецы Тео валяли наверху дурака эти мураши только начинали копать настоящий подземный супермаркет.

–  Сейчас он должен стать уже огромным.

–  Можно взять лопату и исследовать все их коридоры – Какая жалость что Господь должно быть не наступил на них,  – но скорее сделано чем сказано, Лазарь уходя от нас обратно к пещерам оставляет свои чудовищные следы башмаков прямой рассеянной линией поперек полудюжины искренних римских селений.

Мы идем за Лазарем следом осторожно обходя муравейники. Я говорю:

–  Ирвин, разве Лаз не слышал что мы говорили о муравьях – битый час?

–  О ага,  – живо так,  – но теперь он думает о чем-то другом.

–  Но он идет прямо по ним, прямо по их деревням и головам —

–  А-а ну да —

–  Своими большими громадными башмаками!

–  Ага, но он о чем-то там думает.

–  О чем?

–  Не знаю – если б у него был велосипед было б хуже.

Мы наблюдали как Лаз топал прямиком по Лунному Полю к своей цели, которая была камнем чтобы сесть.

–  Он чудовище!  – вскричал я.

–  Что ж ты сам чудовище когда ешь мясо – подумай обо всех этих маленьких счастливых бактериях которые должны совершить отвратительное путешествие сквозь пещеру твоих кислотных кишок.

–  И все они превращаются в волосатые узелки!  – добавляет Саймон.

15

Итак, как Лазарь шагает по деревням, так Господь шагает по нашим жизням, и словно рабочие или солдаты мы вечно сипятимся словно суетуны суматошные чтоб скорее исправить урон, хоть всё это в конце и безнадега. Ибо у Господа ступня больше чем у Лазаря и всех Тескоков Тексаков и Маньян завтрашнего дня. Заканчивается тем что мы следим за сумеречным баскетбольным матчем между индейскими мальчишками возле автобусной остановки. Стоим под старым деревом на перекрестке немощеных дорог, принимая пыль когда ее приносит ветром с равнин Высокогорья Мехико унылых как нигде больше может только в Вайоминге в октябре, в самом конце октября…

p. s. Последний раз когда я был в Теотиуакане, Хаббард сказал мне

–  Хочешь поглядеть на скорпиона, мальчик?  – и приподнял камень – Там сидела самка скорпиона рядом со скелетом своего супруга, которого съела – С воплем «Йяааа!» Хаббард поднял огромный камень и обрушил его на всю эту сцену (и хоть я и не Хаббард, но в тот раз вынужден был с ним согласиться).

16

Как невероятно тускл в самом деле настоящий мир после того как помечтаешь о веселых блядских улицах и о веселых танцевальных ночных клубах но заканчиваешь как Ирвин и Саймон и я, однажды ночью мы вышли одни, недвижно вглядываясь в холодные и костлявые булыжники ночи – Хоть в конце переулка и может быть неоновая вывеска переулок невероятно печален, по сути невозможен – Мы вышли в более-менее спортивном облачении, с Рафаэлем на буксире, пойти потанцевать в «Клуб Бомбей» но в тот миг когда задумчивый Рафаэль учуял эти улицы дохлых собак и увидел занюханные униформы битовых певцов mariachi,[114] услыхал скулеж хаоса безумного кошмара который суть ночь на улице вашего современного города то поехал домой на такси один, говоря

–  Насрать на все, я хочу рог Эвридики и Персефоны – Я не хочу топтать грязь сквозь всю эту хворь —

У Ирвина сохраняется стойкая и суровая веселость ведущая его к тому что он продолжает вести меня и Саймона к замызганным огням – В «Клубе Бомбей» дюжина сумасшедших мексиканских девок танцует по песо за бросок и бедра их вскинуты прямо в мужчин, иногда придерживают мужчин за штаны, пока невообразимо печальный оркестр выдувает тоскливые песни с эстрады скорбей – На лицах трубачей никакого выражения, мамбо-барабанщику скучно, певец думает что он в Ногалесе распевает серенады звездам а на самом деле он лишь похоронен в наитрущобнейшей дыре трущоб бередя грязь у нас на губах – Грязегубые бляди прямо за склизким углом Бомбея выстроились вдоль изъязвленных оспой стен кишащих клопами и тараканами выкликивая парадирующих развратников которые шныряют туда и сюда пытаясь разглядеть в темноте как выглядят девки – Саймон одет в рыжий спортивный пиджак и танцует романтически разбросав свои песо по всей площадке, склоняясь к черноволосым партнершам.

–  Ну не романтичен ли он?  – говорит Ирвин вздыхая в кабинке где мы с ним пьем «дос экис».[115]

–  Ну он не вполне похож на веселого американского туриста прожигающего жизнь в Мехико —

–  Почему нет?  – спрашивает Ирвин раздраженно.

–  Мир везде такой тупой – типа представляешь себе когда приезжаешь в Париж с Саймоном там будут дождевики и Триумфальные Арки блистательной печали а вы все это время будете зевать на остановках автобусов.