Ангелы Опустошения - [101]
– Теперь вы все должны считать меня капитаном и полным хозяином этого судна. Вам не просто следует сидеть пока я за вас делаю всю работу. Помогайте! Когда подъедем к левому повороту, все вместе не переставая петь наклоняемся влево, и наоборот с правыми поворотами. Начали? – Сначала я хохочу полагая что это смешно (к тому же очень практично для шин как он нам объяснил) но только когда мы минуем первый горный поворот и мы (парни) наклоняемся, Норман и Тони не только не наклоняются вообще а только сидят и ржут, – Теперь направо! – командует Норман, и снова та же самая дурь.
– Эй а ты почему не наклоняешься! – ору я.
– Я должен думать как машину вести. А вы мальчики делайте то что я говорю и все будет прекрасно и мы доедем до Нью-Йорка, – уже немного брюзгливо когда кто-то осмелился голос подать.
По первости я его боялся. В своей конопляной паранойе я подозревал что они с Тони жулики которые по дороге отнимут у нас все что только есть, хоть там было и немного. Но мы ехали дальше и когда он начал доставать сильнее именно Ирвин (который никогда ни с кем не ссорится) наконец сказал:
– Ой заткнись
и вся машина после этого остыла.
23
Это даже превратилось в хорошую поездку и на границе в Ларедо стало почти совсем в кайф когда надо было распаковывать всю нашу невероятную кучу на крыше включая велосипед Нормана и показывать всё очкастым пограничникам которые поняли что проверить все в такой безнадежной горе барахла никак не возможно.
В Долине Рио-Гранде резко задул ветер, я ощутил себя великолепно. Мы снова были в Техасе. Это чувствовалось по запаху. Первым делом я заказал для всех молочные коктейли, никто нисколечки не возражал. И мы покатились в Сан-Антонио в ночи. Был День благодарения. Грустные вывески объявляли обеды с индейками в кафешках Сан-Антона. Мы не осмеливались останавливаться. Для беспокойных американских скитальцев по дорогам ужасно расслабиться даже на минутку. Но за Сан-Антонио в 10 вечера Норман слишком обессилел ехать дальше не смог и остановил машину у сухого русла вздремнуть на переднем сиденье а Ирвин я Лаз и Саймон вытащили свои спальники и расстелили их на 20-градусной морозной земле. Тони спал на заднем сиденье. Ирвин и Саймон кое-как втиснулись в новый купленный в Мексике синий французский спальник Ирвина с капюшоном, узкий мешок к тому же короткий у них ноги вылазили. Лазарь должен был залезть ко мне в армейский спальник. Я пропустил его первым а затем протиснулся сам чтоб застегнуть молнию на шее. Перевернуться было невозможно не потревожив соседа. Звезды были холодны и сухи. Полынь с морозцем, запах холодного зимнего коровьего навоза. Но воздух, этот божественный воздух Равнин, я в самом деле заснул надышавшись им и посреди нашего сна попытался перевернуться и Лаз тоже перекатился. Это было странно. И к тому же неудобно поскольку пошевелиться нельзя было вообще никак а только всей массой. Но у нас все получалось отлично и это Норман с Тони не выдержав холода в машине разбудили нас в 3 часа ночи чтоб ехать дальше со включенным обогревателем.
Расхристанная заря во Фредериксбурге или еще где-то сквозь которую я проезжал тыщу раз наверное.
24
Те долгие гудящие перегоны через весь полдень штата и некоторые у нас спят, некоторые разговаривают, некоторые жуют бутерброды отчаянья. Всякий раз когда я вот так еду всегда просыпаюсь днем с ощущением того что меня везет в Небеса Небесный Возчик, кем бы он там ни был. Нечто странное в том одном кто ведет машину пока все остальные грезят вручив свои жизни его уверенной руке, нечто благородное, нечто древнее в человечестве, какая-то давняя вера в Старого Доброго Человека. Выкарабкиваешься из вязкого сна о простынях на крыше и вот ты уже на сосновых пустошах Арканзаса несешься на 60-и, недоумевая почему и глядя на водителя а он суров, а он недвижен, а он одинок у своих рулей и рычагов.
Мы прибыли в Мемфис вечером и наконец хорошенько поели в ресторане. Это тогда Ирвин разозлился на Нормана и я испугался что тот остановит машину и даст ему в морду прямо посреди дороги: какая-то свара из-за того что Норман всех доставал всю дорогу что на самом деле было уже неправдой: поэтому я сказал
– Ирвин нельзя так с ним разговаривать, он вправе обидеться.
Так я дал всем понять в машине что я большой гулливый трепач который не хочет никаких ссор вообще. Но Ирвин на меня тоже не разозлился и Норман об этом замолк. Я на самом деле единственный раз подрался с человеком когда тот мочил моего согнувшегося пополам кореша Стива Вадковского об машину ночью, сам избитый но продолжал его бить, здоровый кабан. Я подлетел и навтыкал ему гоняя по всей дороге справа и слева причем некоторые удары соприкасались, все легкие как хлопки или шлепки, с его спиной, откуда меня и стащил его папаша в смятении. Я не умею защищать себя, только друзей. Потому и не хотел чтобы Ирвин дрался с Норманом. Как-то я рассвирепел на Ирвина (в 1953) и сказал что дам ему пинка но тот ответил «Я могу избить тебя своей мистической силой», что меня и отпугнуло. Как бы то ни было Ирвин никогда ни от кого ничего не терпит, в то время как я, я всегда сижу со своим буддистским «обетом доброты» (данным в одиночестве в лесах) воспринимая оскорбления с затаенной обидой которая никогда не прорывается наружу. Но человек, услыхав что Будда (мой герой) (мой
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру.Роман «Суета Дулуоза», имеющий подзаголовок «Авантюрное образование 1935–1946», – это последняя книга, опубликованная Керуаком при жизни, и своего рода краеугольный камень всей «Саги о Дулуозе» – автобиографического эпоса, растянувшегося на много романов и десятилетий.
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Побывав в горах однажды, вы или безнадёжно заболеете ими, или навсегда останетесь к ним равнодушны. После первого знакомства с ними у автора появились симптомы горного синдрома, которые быстро развились и надолго закрепились. В итоге эмоции, пережитые в горах Испании, Греции, Швеции, России, и мысли, возникшие после походов, легли на бумагу, а чуть позже стали частью этого сборника очерков.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Роман Стефана Цвейга «Кристина Хофленер» (1929) первоначально назывался «Хмель преображения». Это история скромной девушки, которая стоит за конторкой на почте в австрийской глуши. Кристина давно смирилась с убогой нищенской жизнью, с повседневной рутиной. Кажется, ей вечно предстоит штемпелевать конверты. Но неожиданно она – впервые в жизни – получает телеграмму: «С радостью ждем тебя…». И вот благодаря заокеанской тетушке-фее Кристина отправляется на роскошный швейцарский курорт.Кажется, что перед нами сказка об австрийской Золушке.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).