Ангелы не летают - [39]

— Эй! — крикнул я сквозь сложенные рупором ладони, но человек не пошевелился и так же спокойно, как до этого, продолжал смотреть, наклонив голову, на пиво в своем стакане.

8.9.[120] Была уже поздняя ночь, когда я позвонил у ворот. Прошло немало времени, пока не появился — явно из глубины двора — кастелян и не открыл мне.

8.10. — Господин просит пожаловать, — сказал слуга, склонился и бесшумным толчком отворил высокую стеклянную дверь.

Граф чуть ли не бегом спешил мне навстречу от своего письменного стола, стоявшего у открытого окна. Мы взглянули друг другу в глаза, его жесткий взгляд неприятно поразил меня.

8.11. Я лежал на земле под стеной и корчился от боли, мне хотелось завернуться в эту влажную землю. Егерь стоял около меня, слегка наступив мне одной ногой на поясницу.

— Порядочная туша, — сказал он загонщику, разрезавшему на мне воротник и куртку, чтобы ощупать меня.

Уже утомившиеся мной и жаждавшие новых дел собаки бессмысленно наскакивали на стену. Подъехала повозка; связанный по рукам и ногам, я был брошен на заднее сиденье к господину так, что мои голова и руки свешивались наружу. Ехали весело; умирая от жажды, я хватал раскрытым ртом высоко клубившуюся пыль; время от времени я слышал на своих икрах радостные пожатия господина.

8.12. Кого несу я на моих плечах? Что за призраки повисли на мне?

8.13. Был ненастный вечер; я увидел, как из кустов выбирается маленький дух.

Ворота захлопнулись, и я остался с ним с глазу на глаз.

8.14. Лампа разлетелась на куски, вошел незнакомый мужчина с новым светильником, я встал, вместе со мной поднялись мои домочадцы, мы поклонились, на это не обратили внимания.

8.15. Разбойники связали меня, и я лежал там, неподалеку от костра атамана.

8.16. Пустые поля, пустые пространства, сквозь туман — бледная зелень луны.

8.17. Он покидает дом, он оказывается на улице, лошадь готова, слуга держит стремя, он скачет в гулкой пустоте.

Кухня К (Записки переведшего)

— Сюда, пожалуйста, располагайтесь. Вот там, за этой легкой перегородкой толщиной в один книжный лист, — кухня гения. Вам удобно? Чудесно. Вы там уже были? Ну, сможете заглянуть в любой момент, на его кухне замков нет, не нужны. Впрочем, там у него и столовая, и гостиная, и при его сугубо-смежной жизни это неудивительно, не правда ли? Так вам кухню или?.. Его пока нет, но он скоро появится — или проявится, не знаю, как сказать, ну вы увидите. А пока посмотрите вот типа семейный альбом: «классики о классиках» (занятное, кстати, это словцо «типа» — его типа слово, так и кажется, что оно догоняет его, оставшегося далеко в прошлом; мы-то не всегда догоняем, а словечко вот… извините, отвлекся).

Знаете, своеобразного характера и дарования был человек. Вы слышали, конечно, но все же… Многие ли пишут для того, чтобы не быть напечатанными? Или, уходя, завещают сжечь все ими написанное? Пишут всю жизнь, живут только этим, но почти ничего не публикуют и даже не дописывают до конца, словно бы для того, чтобы нельзя было опубликовать. Друзья пинали его, извините, во все места: «Печатай!», а его рукописи Макс Брод у него чуть не силой отбирал, чтоб не сжег, негодяй. Да, имел обыкновение, такой вот был самопальный Герострат. Ну, конечно, «силой» — это преувеличение. В его пространстве с ним, с этим слабым, тихим, вечно мерзнувшим человеком, ничего нельзя было сделать силой, да и там, в пространствах этих, там ведь действуют другие силы. Мы их не знаем, и Брод, хоть и сам был писатель, ими не владел. Но любовь к другу — есть такой человеческий дар — это ведь тоже сила. Она, как всякая любовь, проницательна, она находит средства; иногда, знаете, довольно смешные. Макс влюблялся в каждую новую вещь Кафки и выпрашивал у Франца рукописи, которые тот не хотел печатать. А иногда — выменивал. На что? — на его же рукописи, добытые раньше! А потом старался вернуть и старые, потому что любил и их, хотя новые — больше. И это все тут, что на кухне, тоже только благодаря Максу осталось: сохранил, подготовил, опубликовал. Такой вот Сальери наоборот. А некоторые у нас теперь знаете что говорят? Говорят, мол, «знамо дело, примазался к славе», такова уж благодарность наша. Да и к чему было примазываться-то? Ведь первую свою книжечку, «Наблюдение» (99 страниц, и то благодаря крупному шрифту: в сборнике «Мастер пост-арта» вся эта книжечка заняла 25), Кафка опубликовал на тридцатом году жизни, тиражом в 800 экземпляров; его не знал никто. Примазался! Без него Кафка так и остался бы автором нескольких таких же крохотных книжек, и еще не известно, знали бы мы сегодня имя гения, изменившего ход мировой литературной истории…

А вот это уже не преувеличение — вы загляните в альбомчик-то, загляните.

«Этот пражский еврей Кафка… смутит и восхитит каждого, кто впервые откроет его книгу. Правда, иных многое в нем отталкивает и пугает. Меня он не перестает волновать с тех пор, как… я впервые прочитал один из его магических рассказов. Спорить об этом страстном творце… думать о нем будут и тогда, когда канет в вечность большая часть того, что составляет немецкую литературу нашего времени».