Ангельские хроники - [90]

– Взял бы я тебя за загривок и…

– Ты унизил бы этим своего Бога, – ответил ему Рихтер.

Ангел Слабости Амалиил долго доказывал Рихтеру, что сила без слабости – не сила. Одеяла ткут, специально оставляя пространство между нитями, чтобы они были теплее. Клинки куют с ложбинками, чтобы придать им больше прочности. Своим упрямством Рихтер хочет показать характер, но он не прав: надо уметь склонять голову перед фактами. Все остальное – мальчишество. Всю свою жизнь Рихтер отрицал Бога. Когда он умер, существование Бога стало для него неприятным сюрпризом. Надо уметь делать из этого выводы и признать, что отныне миром правит Любовь, а Крест – символ абсолютной слабости – стал орудием победы.

– Победа, победа, – проворчал Рихтер. – А вот я считаю, что в поражении больше свободы.

Маленький ангел Суриил, тот, что командует Покаянием, потихоньку, робко проник в мавзолей и смиренно спросил у добровольного узника, не приходилось ли тому когда-либо раскаиваться. В изумлении Рихтер даже приподнялся в своем гробу.

– Раскаиваться?!. – повторил он. – Ну, раскаялся я один раз, когда играл с Горьким на Капри в шахматы, что пошел ладьей, когда надо было пойти слоном. Тогда из-за этого у меня вышел шах и мат.

– У тебя и сейчас шах и мат, – ласково сказал Суриил. – Покайся.

– Может, в этом и есть логика, – согласился Рихтер, – но слишком много радости было бы твоему хозяину.

Рахмиил, ангел Милосердия, пошел узнать у Рихтера, что тот думает о его специальности.

– Не знаю, что это такое, – ответил тот.

Ахазриил, ангел Судебных исполнителей, заявил, что нашел выход:

– Я просто предъявлю этому мещанину ордер на выселение. За долги.

Но Рихтер стал защищаться:

– Даже по капиталистическому законодательству вы не имеете права забирать мою кровать.

И не сдвинулся со своего красного атласного матраса.

Уриил испытывал постоянное давление Сверху, где спешили закрыть лавочку – то есть эон. Он вздохнул:

– Придется заняться самому.

Архангел Спасения шел по степи. Насколько хватало глаз, вокруг не было ничего, кроме порфирового дворца Неискупленного Зла. Он подошел ближе, дунул на дворец, и тот растворился в дым. Остался один Рихтер в своем гробу.

– Все люди творят зло, – сказал ему Уриил. – Получается, что ты сделал его больше, чем остальные. Это не случайно. Ты действительно – Тот, Кто Сотворил Больше Всего Зла в Мире. Ты наказан. Признаёшь, что это справедливо?

– Я признаю, что это неизбежно. Но надо еще решить, что мы понимаем под «злом».

– Ну, это-то просто. Зло – это то, что противно воле Господа. Много людей, сотворивших зла меньше, чем ты, тоже были наказаны. От них требовалось только одно, чтобы их кара прекратилась, – они должны были пожелать прощения. Даже не попросить – только пожелать. Некоторые приняли это с благодарностью. Сострадание Господа, любовь Господа, благодать Господа, сияние Господа, всемогущество Господа восторжествовали. Они согласились постучать в дверь Царства Небесного и теперь вошли в него. Другие так закоснели в своей гордыне, что приняли небытие за Вечную жизнь. Но мало-помалу гордыня их истощилась. Ты сказал, что Бог приходит в негодность. Это богохульство никчемно и бессмысленно. Бог есть Бог – святый, крепкий, единый – и Он не может прийти в негодность. Отражение Его, искаженное некоторыми кривыми зеркалами, может прийти в негодность, но Он Сам? Немыслимо. А вот зло приходит в негодность, ибо оно – лишь воинствующая форма небытия, а значит, обречено на исчезновение.

– Это что, тоже неизбежно?

– Если называть неизбежностью Божью волю и премудрость. Все люди, восставшие против них, пришли в конце концов к раскаянию. О, не всегда причины этого раскаяния были абсолютно чисты. Одних спасла интеллектуальная честность, некоторые зацепились за рану, нанесенную их лучшим чувствам – дружбе, любви, иногда даже плотской, были и такие, самые ничтожные (но Господь, похоже, имеет к ним слабость), кто вернулся в стадо, не найдя счастья вне его, потому что им надоело отнимать желуди у свиней, которых они пасли. Да, в таком падении, в такой грубости есть своя святость, не столь славная, как святость мучеников и исповедников, но, тем не менее, трогательная, потому что то есть последнее, самое смиренное из смирении. Будь я человеком, я, наверное, выбрал бы этот путь спасения. А в тебе нет смирения?

– Ни капельки.

– А вот над этим стоило бы задуматься. Не иметь смирения – значит не иметь реального взгляда на жизнь. Ведь сколько реализма в молитве Иоанна Дамаскина: «Господи, или хошу, или не хошу, спаси мя».

– Вот это-то мне и не подходит. Я не хочу ничего против своей воли.

– Ты знаешь, в воле Господа обратить тебя в пыль, и тогда ты перестанешь донимать Его.

– Я буду донимать Его еще больше, потому что Он не сможет меня забыть.

– Что ты хочешь доказать, оставаясь здесь?

– Ничего, кроме того, что я свободен ничего не доказывать Богу. Я ведь держу Его за горло: если Он меня уничтожит, это будет Ему приговором. Если Он помилует меня против моей воли, Он посягнет на свободу, которую Сам же мне и дал. А если Он будет и дальше терпеть меня, то Он тем самым признает, что провалил Искупление так же, как раньше провалил Сотворение мира. По-моему, очень мило.