Ангелополис - [63]

 вы собираетесь делать.

Исследователь раскрыл книгу, и его длинные пальцы указали на сердечко. Именно это растение заставило их совершить путешествие в Смолян.

– Могу в точности представить себе последовательность ваших действий, – проговорил Валко. – Вы расшифровали поставленный здесь Распутиным символ сильфия. A потом перевернули несколько страниц и решили, что для изготовления средства Ноя вам не хватает одного только валкина… Вуаля, вы находитесь в моем доме и рассчитываете на то, что все вот-вот соединится. Но я хотел бы, чтобы вы еще раз обдумали весь язык послания – включая сделанное Татьяной изображение яйца с уроборосом. НАШ ДРУГ, если понимать под этими словами как месье Филиппа, так и Григория Распутина, был знаком с мистическими и сексуальными аспектами алхимической традиции. Их Книга Цветов – нечто большее, чем рецепт для Ноева зелья. По сути, она представляет собой гимн алхимической свадьбе – апофеозу алхимии, вершине духовного восхождения человечества. Чтобы понять причины интереса моей дочери к императорскому артефакту, вы должны рассмотреть его символику и стиль в метафорической, нравственной – даже анагогической[22] плоскости.

В мозгу Веры словно бы что-то щелкнуло. Всего двадцать четыре часа назад она сама читала Верлену и Бруно лекцию об юнгианской трактовке Анджелой самых сокровенных книг общества.

– Книга Цветов стала для нее лестницей Иакова[23], – проговорила женщина, протянув руку за альбомом.

– Я и сам не смог бы подобрать более уместной аналогии, – промолвил Валко, отдавая ей книгу и возвращаясь к дубовому шкафу за толстой стопкой папок. – Вот чрезвычайно интересное собрание личных впечатлений о жизни Распутина, тайно вывезенное из СССР. Мне довелось приобрести их только спустя двадцать лет после того, как с ними ознакомилась моя дочь, искавшая сведения о Распутине. Прочитав все от корки до корки, она отправила дело в архив. Анджела надеялась найти в бумагах информацию о Книге Цветов. Ничего подобного там не оказалось, однако она нашла упоминания о дружбе Распутина с неким лекарем-травником. Человек этот пользовался методами тибетской медицины. Бадмаев – такова была его фамилия – поставлял царю чаи с примесью конопли для восстановления спокойствия. Во время Первой мировой войны царь сильно переживал. Анджела сочла данное обстоятельство не заслуживающим внимания. Лечение травами было популярно среди русских крестьян, считавших их «божьими лекарствами» и самостоятельно выращивавших лекарственные растения. Распутин являлся крестьянином села Покровское, и не было ничего значительного в том факте, что кто-то, кроме него, составляет чаи для царя. Бадмаев, возможно, являлся другим таким же шарлатаном.

– Или же, – произнесла Вера, – он мог располагать нужной Анджеле информацией.

Она решила, что мысли Валко движутся в верном направлении.

– Именно, – ответил ученый. – Почувствовав затруднение в этом вопросе, дочь обратилась ко мне за помощью. Воспользовавшись связями ее друга и коллеги Владимира, я узнал, что, Катя, дочь Бадмаева, проживает в Ленинграде. Это было более тридцати лет назад, когда еще не умерли люди, лично помнившие Распутина. Женщина согласилась принять меня и пригласила в свои апартаменты, находящиеся возле Аничкова дворца.

– Рискованное дело, откровенно говоря, – негромко заметила Вера.

– Как оказалось, Катя была рада тому, что я нашел ее. Она давно мечтала рассказать кому-нибудь историю своего отца, но не знала, кому можно довериться. Бремя памяти страшно тяготило ее. Старость согнула и изуродовала даму, кости ослабил остеопороз. Я выслушал ее рассказ – который показался невозможным даже мне, знакомому с самыми невероятными вещами, – а затем попросил записать все собственной рукой и расписаться под текстом, чтобы его можно было передать Анджеле в Париж.

– Наверняка рассказ крайне интересен, – прошептала Света.

– Безусловно, – отозвался Валко, извлекая из стопки бумаг тонкую папку, переплетенную в красную кожу.

Заметив на корешке эмблему Общества, Вера узнала в материале полевой отчет ангелолога.

Вера потянулась к папке.

– Там документы, написанные Анджелой?

– Ее матерью, – глухо проговорил Валко. – В папке собраны материалы, не предназначавшиеся для глаз дочери. Официально они содержат отчет Габриэллы Леви-Франш о работе в парижском Сопротивлении во время нацистской оккупации. Однако между строками имеются намеки на подлинное происхождение Анджелы.

– Простите меня за такие слова, Рафаэль, – мягко произнес Азов, – но о ее родстве с Персивалем Григори знают все.

– Может быть, теперь, – сказал Валко. – При жизни Анджелы эта информация тщательно сохранялась в тайне. После ее убийства мы с ужасом обнаружили отчет Габриэллы среди вещей дочери. Она умерла, зная, что я не являюсь ее биологическим родителем, что мы с матерью преднамеренно обманывали ее. Должно быть, ей было очень горько сознавать, что она одной крови с нашими врагами.

Ученый тяжело вздохнул, и Вера ощутила укол вины, оттого что ее вопросы вызывают столь болезненные воспоминания.

– Показания Кати в красной папке, наверное, показались дочери оскорблением, – продолжил мужчина. – И, конечно, Анджела захотела, чтобы мы узнали о том, что ей известна истина.